Дядя Митя молча отворил дверь, втащил узлы в полупустое помещение, где лежало несколько ящиков и мешков с картошкой.
— «Государственное имущество»! — фыркнула женщина. — Эх ты, дядя Митя!
Леся с уважением смотрела на неё. Лицо смуглое, будто не русское, глаза чуточку косят.
— Ладно, Фаина, будет. Осознал, — попросил дядя Митя.
Леся едва волочила ноги. Они цеплялись за каждый комок, за щепу или выбоинку на дороге.
Лесе показалось, что в домике, куда привела их Фаина, очень много народу. Какая-то бабка на полатях, какая-то девочка одного роста с Лесей, ещё одна молодая женщина с длинными лоснящимися косами. И ни одного мужчины.
На выскобленном добела столе стоял самовар, молоко и простокваша в мисках, на сковороде картошка с румяной, запечённой коркой, а вокруг разложены разноцветные деревянные ложки.
В кухне было тепло, а самовар пыхтел и ещё подбавлял парку.
Леся совсем разомлела, она не различала лиц, ложка валилась из рук.
Тётя Фаина повела её в горницу. В комнате было прохладно, зелено и тенисто от фикусов. Возле большой кровати с горой подушек стояла детская никелированная кроватка, покрытая голубым пикейным одеялом.
— Ой, кроватка! — воскликнула Леся. — Как моя, там, у нас дома…
И впервые Леся по-настоящему поняла, что дома у них больше нет.
Фаина внимательно посмотрела на Лесю, сняла покрывало с белоснежной кроватки, подтолкнула к ней Лесю:
— Ложись, девочка, спи на здоровье.
Леся ощущала сладостное прикосновение чистых простынь, пружины покачивали, слегка кружилась голова. Она смотрела на коврик, прибитый возле кровати. Он был вышит руками. Лягушки в полосатых купальниках загорают на листьях кувшинок, голенькие малыши ныряют в воду. Леся тоже умела вышивать. У неё был маленький чемоданчик с нитками и лоскутками. Там, дома…
Она протянула руку к стулу, погладила гномика на шкатулке. Спрячь свою трубу и спи, человечек. Мне хорошо, очень хорошо…
Лесе казалось, что она дома, нежится в своей кровати, а мама с папой разговаривают приглушёнными голосами на кухне.
Скрипнула дверь, голос тёти Фаины произнёс:
— Здесь прохладно, оденься поверх одеяла платком.
Звякнула крышка сундука, что-то зашелестело. Леся открыла глаза и увидела в руках у девушки с косами, сестры Фаины, что-то необыкновенно красивое, голубое, расшитое по краям розовыми цветами. Она не сразу поняла, что это — одеяло.
— На, укрывайся и не мёрзни, — протянула девушка одеяло маме.
— Да что вы? Зачем? Таким и укрываться страшно.
— Я его к свадьбе готовила, — задумчиво сказала девушка. — Может, и свадьбе-то не бывать… На, укрывайся, живы будем — наживём!
…Утром сёстры проводили Лесю и маму до станции, помогли взять билет, принесли вещи и теперь стояли рядом, удивительно похожие друг на друга — скуластые, черноглазые, с длинными бровями. Только у одной косы висели на спине, у другой были уложены венцом вокруг головы.
— Вы… не русские? — спросила мама.
— Татарки, — ответила Фаина. — Наше-то село почти сплошь татарское.
— А мы украинцы, из-под Киева…
Подошёл кладовщик, дядя Митя. В усах его пряталась неловкая улыбка.
— Поезд на подходе, — сказал он. — Минуту всего стоит. Надо подсобить вам, книги-то нелёгкий груз. — Он свернул козью ножку, задымил в сторону.
— Чем вас отблагодарить? — растроганно говорила мама, пожимая руки сёстрам. — Я бы, наверное, не сумела так. Уложили нас в свои постели, с дороги ведь… Одеяло дали… — Взгляд её скользнул по узлам, остановился на шкатулке.
Леся крепко прижала шкатулку к себе и вдруг почувствовала, будто кто-то постучал ей прямо в сердце. Она в последний раз погладила гномика и протянула шкатулку тёте Фаине.
— Возьмите…
— Да-да, возьмите, — обрадовалась мама. — Хоть вспомните нас когда-нибудь.
Фаина хотела отказаться, но мимо загрохотали вагоны, она сунула шкатулку под мышку, поцеловала Лесю и подхватила узел.
Дядя Митя и сёстры почти на ходу втолкнули Лесю с мамой в тамбур. Что-то звякнуло об пол, и Леся увидела шкатулку и своего чёрненького друга — маленького трубача. Он изо всех сил трубил в свою смешную трубу, похожую на шляпку гриба. И хоть вагон дёрнулся и застучал по рельсам, Лесе показалось, что она слышит её призывный звук, по которому все люди собираются вместе.
Мама, высунувшись из тамбура, махала руками и, пересиливая ветер, кричала:
— Спасибо вам, лю-уди-и!
ШУРКА
Шла война, и злая пуля не жалела. Каждый день, после сообщения Совинформбюро, повторялись слова: «Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины!» Но они не могли стать привычными, волновали с той же силой, потому что падали, защищая родную землю, новые герои. Много пришло похоронных, многие пропали без вести. Жадно хватали дрожащие руки замусоленные солдатские треугольнички. Жив! Не шутка — третий год войны…