— Да, — ответил я, — да… да…
— Поправляйтесь!
— А хотя… — добавил я. — Если мама задержится…
Мариэтта слушала меня со странным выражением лица.
— Я… я… да… ты принесешь мне горячего грогу в постель… Правда же? Горячего грогу… горячего… кипящего… Поняла?
Когда Мариэтта вошла ко мне в комнату, я лежал в постели, и лампа, которую я специально включил, предусмотрительно сняв с нее абажур, чтобы не упустить подробностей происходящего, распространяла вокруг яркий и резкий свет.
— Вот ваш грог, — прошептала Мариэтта.
Она мягко поднесла его к моему рту, чтобы помочь мне напиться — таким я показался ей изнуренным.
— Пейте же, — сказала она.
Усаживаясь на кровати, я слегка дотронулся до ее тела, вроде бы без всякого умысла. Она спросила:
— Вы что, не хотите пить?
— Хочу… хочу! Я хочу, чтобы ты помогла мне напиться, — поспешил я ответить. — Да… вот так… — И, запрокинув голову так, что она уперлась ей в грудь, я вытянул вперед губы, при этом все время смотря на Мариэтту снизу вверх так внимательно, что она потеряла самообладание.
Она не отстранилась, и я оставил голову на ее груди. Мариэтта отвела руку назад, поставила грог на ночной столик и, перестав сдерживать свои чувства, приблизила ко мне лицо, выражение которого показалось мне совершенно незнакомым. Я отчетливо увидел ее длинные, чуть раскосые глаза, очертания ее губ, чувствовал напрягшуюся у нее под корсажем грудь, вдыхал исходивший от нее здоровый, немного резковатый запах, обнимал ее, сам того не замечая, и она прижалась ко мне, не произнося ни единого слова, не сделав ни одного смущенного или стыдливого жеста.
— Мариэтта! — позвал я глухим голосом, после того как поцеловал ее всюду, куда доставали мои губы.
— Тише… Месье Клод…
Она указала на дверь.
— Нет, — сказал я, — побудь еще!
— А если войдет мадам? — возразила Мариэтта.
— Ну и пусть!
Я попытался соскочить с кровати, подойти к двери, закрыть ее, но Мариэтта помешала мне. Она высвободилась из моих объятий, подарила мне еще один поцелуй и, взяв себя в руки, на цыпочках пошла прочь от кровати, казалось, не слыша, как я твержу:
— Сегодня ночью, Мариэтта… В одиннадцать часов… В одиннадцать часов я приду к тебе.
Она обернулась, кивнула головой в знак согласия, приоткрыла дверь и, прежде чем закрыть ее за собой, обронила фразу, от которой я почувствовал себя полным дураком:
— А теперь уж грог-то ваш… Выпейте его хотя бы!
III
Я не стану рассказывать, как все происходило той ночью; она не принесла мне ожидаемого удовольствия, а только оставила в душе одно грубое разочарование. Тем не менее воспоминание о ней до сих пор так будоражит меня, что даже спустя годы волнует кровь и вызывает во мне сожалений больше, чем принято обычно испытывать от подобных ситуаций. Достаточно вспомнить узкое ложе Мариэтты, расположенное у стены, низкий потолок под самой крышей, форточку, открывавшуюся вовнутрь, и более чем скромную простоту окружавших нас предметов, чтобы почувствовать, как во всем моем существе просыпается не совсем погасшая страсть, вопреки событиям, которые должны были заставить ее исчезнуть совсем. Я ничего не могу с этим поделать. И даже если бы мне довелось сейчас увидеть Мариэтту, то, думаю, ей потребовалось совсем немного усилий, чтобы снова завладеть мною еще крепче, чем раньше.
Ведь подумать только: она была служанкой, которая тогда только-только начинала обтесываться, и ей было на девять лет больше, чем мне, а получилось так, что именно мне она обязана почти всем в своей будущей удаче. Да и то сказать, сколько она сделала для меня, потакая всем капризам и прихотям ребенка, а затем уже молодого человека! Я не стану слишком распространяться на эту тему, но без знания фактов невозможно понять, во всяком случае, в полной мере, мою привязанность к этой девушке или, скажем, те привычки сексуального общения, которые я обрел с нею.
Вначале вроде бы не было ничего особенного; удовлетворив свои первые потребности, я мог бы полагать, что Мариэтта перестала мне нравиться, так как испытанное мною разочарование было таким тяжелым, что после него осталось только неприятное ощущение. Да неужели же это и есть любовь — всего лишь удивление после секундного удовольствия?! Успев измерить мимолетность экстаза, я пережил уже в объятиях Мариэтты чувство одиночества и отвращения. Что же касается ее, то она не выказала никакого удивления: она отвечала на мои поцелуи, которыми я начал осыпать ее сразу же, как только проскользнул в ее комнату, и в то время как я подталкивал ее к кровати, она обнимала меня обнаженными руками и тихо приговаривала: «Ах ты, мой мальчонка! Ах ты, мой мальчонка!», покрывая мое лицо поцелуями и вздыхая. Я вцепился в нее, словно боясь упасть, и одновременно с этим ощущением головокружения ее тело, которого я касался, разжигало мой пыл и приводило все чувства в состояние крайнего исступления…