У меня осторожно потянули его из рук. Расставаться со своим единственным средством защиты не хотелось до жути, но всё же позволила его забрать, предупредив:
— Не убирайте его. Пусть будет тут. Крайне необходимая вещь, — поделилась я.
На меня покосились с сомнением и предложили:
— Может, воды?
Воды с меня было достаточно. Меня другое заботило:
— А вы не знаете, чьи это покои?
— Они были приготовлены для будущей супруги князя. Почти сто пятьдесят лет назад, — зачем-то добавила она.
— А вы не знаете, как давно была запечатана северная башня?
— Давно. Около ста пятидесяти лет назад, — уже тише добавила служанка и мы с ней переглянулись.
Дрожь прошла по телу и я плотнее укуталась в плащ, обхватив себя руками.
— Дайте воды, — всё же попросила я.
Принесённый стакан выпила залпом и попыталась рассортировать полученную информацию. Покои для невесты подготовили сто пятьдесят лет назад. По словам князя, я — невеста. Судя по его ненависти и гневу, да ещё саркастическому замечанию насчёт чести, свою Самира уже потеряла. И не с ним. Иначе бы не бесился так этот на всю голову отмороженный господин. Видимо, узнал и запер в наказание в башне, поместив невесту в стазис.
Странно, кстати. Почему просто не отказался от неверной невесты? Не придушил её, в конце концов. Хотя у нас в средневековье женщин вроде не трогали. Любовника на дуэль вызывал рогатый жених, а опозоренную девушку старались выдать хоть за кого-нибудь замуж или ссылали в монастырь. А тут девушку в башне заперли. Может, они у них здесь вместо монастыря?
А князь мстительный, зараза. За столько лет так и не остыл. Глазами испепелял меня так, словно и рад бы лично шею свернуть, да прикасаться противно.
— Госпожа, пойдёмте, всё готово, — позвали меня купаться и я поднялась.
Мыться — это хорошо! Хоть согреюсь и рубашку грязную с тела сниму. Она пусть и сохранилась в приличном состоянии, но как представлю, что её сто пятьдесят лет не стирали, передёргивает.
Раздевшись и опустившись в горячую, ароматную воду, едва не застонала от удовольствия. Дома я давно ванной себя не баловала, экономя.
После работы быстрый душ, чтобы ванную комнату не занимать, у нас она совмещённая с туалетом.
Не отказалась от помощи служанки, которая занялась разбором причёски на моей голове. Откинув голову, отдалась в её руки. Глаза прикрыла. Обнажённый вид стройного девичьего тела хоть и был глазу приятен, но нервировал своей чужеродностью. Одно хорошо: не считая пощипывания от мелких ссадин в ступнях, больше нигде не болело и суставы не ломило.
Молодость! Как быстро она проходит и как мало мы её ценим.
Но даже обретение юного тела меня не радовало. Эх, я ещё раз получила доказательство своей невезучести. Угораздило же очнуться в теле неверной невесты. Судя по князю, тот меня готов живьём закопать.
А вдруг в башню опять запрёт? Вполне может быть, что разрешение привести себя в порядок — это разовая акция. И что мешает ему меня опять в стазис поместить? А я даже не знаю, есть ли родные у этой Самиры и может ли кто меня защитить.
Вздохнув над неопределённостью своего положения, прогнала грустные мысли, решив пока получить удовольствие от того, что есть. Но я поняла, что моим единственным выходом из положения остаётся упирать на то, что я никакая не Самира и не несу ответственности за её поступки.
Пусть разбирается, куда подевалась его невеста, и я буду совсем не против, если вернёт меня в моё тело. Даже если я очнусь в морге. Зато с каким удовольствием полюбуюсь на выражение лица сына с невесткой, когда вернусь практически с того света.
Обидно было, что только решила изменить что-то в своей жизни, и вот — попала сюда. Я как-то не настолько масштабные планы строила.
«Но это не повод отказываться от принятых решений. Значит, начну жить по-новому здесь. И в первую очередь потребую от князя уважительного к себе отношения», — решила про себя.
Хотя, где князь, а где я. Такой раздавит и не заметит. Но это не повод преклонять перед ним голову и дрожать. Хватит, и так всю жизнь дрожала. Для женщины, воспитывающей в одиночку ребёнка и без поддержки, нет ничего страшнее, чем потерять работу. И я молчала, скрепя зубы, терпя часто незаслуженные упрёки или когда на мне просто срывали злость и плохое настроение. Это потом глотала слёзы от несправедливости. Ещё находила силы приходить домой и улыбаться сыну.
Довольно молчать! И ради чего? Всё, меня больше ничего не держит! Моя душа в муках умерла там, дома, когда сын подсовывал бумаги. Тело физически тоже может быть уже мертво. Что у меня осталось? Да ничего. Мне нечего терять. И это пробуждало давно забытое чувство свободы.