Но малые не бездельничали. Из лесу таскали отцовскими берестяными кошелями грибы, полные, с верхом, туески малины, брусники. Знали нетопкие, пружинистые, подсыхающие быстро болотца, где бывала морошка, сочная, янтарная.
Пуще всего на свете любил Алексей рыбалку. Сколько на памяти у него было луд озёрных, где рыба кишмя кишела! Знал, где по весне на Суне брали крутоспинные, широкие, как сковородка, лещи.
Лесные ламбушки манили его своей первозданной чарующей красотой. Там можно было целый день просидеть наедине с густыми мерно покачивающимися елями, слушать, как шуршит тонкий тростник. Птицы поют, рыбёшка резвится, сверкая серебром.
О чём только не передумаешь, какие только мысли не придут в голову…
В этом году в школу, в первый класс, а что потом?..
Был бы живой дядя Алексей, на рыбалку вместе ходили бы… Он, бабушка рассказывала, любил… Может, жил бы он в городе… И тогда можно было бы поехать к нему в гости, посмотреть на большие дома, на улицы, мощённые гладкими камнями.
…Интересно, кто придумал такие красивые названия озеркам: Коокой-ламби, Хейне-ламби, Хебо-ламби, Киви-ламби.
Киви-ламби ясно почему. Там посредине озера большой розоватый камень. Вот и назвали Камень-озеро.
По воскресеньям после обеда за деревней перед берёзовым поредевшим лесочком собирались все мальчишки Койкар.
Хромой пулемётчик Емельян Лаврентьевич Петров делил их на две команды, долго объяснял, кто будет разведчиками, кто в кавалерии, кто пулемётчиками. Проверял самодельные деревянные винтовки, пулемёты «максим», гранаты. Командиры выбирались. Однажды, к удивлению и неописуемой тайной радости Алексея, он был выбран командиром эскадрона, а в эскадроне были даже третьеклассники.
— Шустрый он, и сметка военная у него имеется, — рекомендовал старый красноармеец ратному войску Алексея.
«Войны» были рьяными и заканчивались поздно. В белые ночи игры были ещё привлекательнее, ещё таинственнее и правдоподобнее.
Для многих они стали первыми уроками, которые пригодились через пятнадцать лет… Пригодились и Алексею…
Осенью Алёша пошёл в школу. Раиса Ивановна Рыболовлева, первая учительница в Койкарах, посадила его на парту прямо перед собой.
— Мал ты слишком, как зайчонок в траве, среди таких рослых ребят, — сказала она, смеясь.
И стало всем весело, и все долго смеялись. Потом дети рассказывали про свою деревню, про рыбные ламбушки — учительница была приезжая, из Петрозаводска.
В школе интересно. Уроки пролетали быстро, и уходить никак не хотелось. В бывшем поповском доме было тепло и уютно. А Раиса Ивановна столько всего знает. И про паровозы, и про самолёты, и про Москву, и про Кремль…
Наступил, наконец, такой день, который Алексею вошёл навсегда в память. Самостоятельно он вывел в своей тетрадке:
«Пахом пашет полосу сохой».
Это было для него праздником. Он показывал тетрадку всем дома, бегал, накинув наопашь шубейку, к соседям.
Незаметно пришла весна. Сошёл лёд на Суне, пригрело солнце, выступила реденькая ярко-зелёная трава… И уже сидеть в поповском доме, за самодельными партами, стало в тягость.
Первый класс Алёша окончил славно. Хвалила учительница, и дома радости не скрывали.
— Подрос ты, парень, станешь отцу обед носить, — сказала мать как-то вечером. — Далеко ему домой нынче ходить со сплава-то.
А Николаю Ивановичу тихонько заметила:
— Ты уж его к воде не подпускай. Пусть в силу войдёт, а то от горшка три вершка.
Каждый день в полдень Алёша шел узкой тропкой вдоль Суны. Рядом, по большой воде, плыли сосны, ели. Глухо постукивали, натолкнувшись друг на друга, а порой над Суной разносился тревожный шорох — лес шёл сплошь по реке, чиркая даже о прибрежные камни. Река, казалось, была покрыта липкой коричневой чешуёй.
Узелок с едой оттягивал руку, и Алёшка не раз садился передохнуть.
«Прыгнуть бы на бревно, мигом домчался бы к мужикам», — думал Алексей. Он представлял, как дедушка Евстафеев, приставив козырьком ладонь, долго всматривается и, наконец, кричит своим громкоголосым басом:
— Гляди-кось, Николай, твой плывёт! Вот чёрт!
Алёша встряхивает головой, отгоняет мысли и идёт дальше. Подоспел он вовремя. Как раз мужики, воткнув багры в подгнившее старое бревно, поднимались на крутой берег. На обжитой полянке тлел костёр. Кинули на угли заготовленного смолья, повесили закопчённый пузатый чайник.
— Надо бы на реке нам ещё двоих оставить, Фёдор, — заметил Николай Афанасьев десятнику.