Внезапно он почувствовал, как плотный настил ожил, дрогнул и устремился вперёд.
Секунды три он летел вместе с этим страшным потоком. Но тут его подняли, и он повис над грозной рекой. Вдруг Алексей услыхал далёкий крик. Он глянул на берег, повернул голову назад. На него неслось бревно — остервенелое, ставшее на дыбы, голое, с ободранной корой, развевавшейся грязными лентами.
Казалось, оно было нацелено прямо в глаза. «Если бревно зацепит верёвку — пропал», — подумал Алексей. Резко подобрав ноги, он попытался подпрыгнуть вверх. И всё же бревно настигло его.
…Бережно подтягивали сплавщики Алексея к берегу.
— Чего он перестал кричать? — спрашивал без конца дед Евстафеев, показывая на обмякшее тело Алёшки.
Отец стоял на крутом берегу, не отрываясь глядел, как над быстро плывущими стволами медленно приближается привязанный Алексей. Правая рука его машинально тыкала тремя пальцами в лоб, опускалась вниз, находила правое, затем левое плечо.
— Давай быстрее! — крикнул дед тем, кто отпускал верёвку на том берегу.
— Погиб, видать, сынок наш, — прошептал десятник.
Алексея отнесли к костру, раздели. Трясущимися руками десятник снял с себя нательную рубаху, разорвал. Смыли кровь, перевязали, разжали ножом губы, влили тёплого чаю.
Алёша открыл глаза, застонал. Дед Евстафеев стал осторожно щупать, нет ли перелома в ногах. Алексей вздрагивал от прикосновений сильных рук, вскрикивал от боли.
— Слава Богу, цел парнишко, — вздохнул, наконец, дед.
Подбросили в костёр сухостоя, Алексея укутали полушубком. Вечером мужики принесли его в деревню.
Но у первого дома Алексей стал просить, чтоб его спустили на землю.
— Пусть идёт сам, я помогу, — сказал отец. Он боялся жены, боялся её слёз, крика, а Алексею стыдно было сверстников — вдруг бы увидели его на плечах у десятника.
К дому подходили, будто ничего не случилось. Отец помог взобраться на крыльцо, открыл дверь.
— Такое дело — вот, ударил ногу, запнулся о корень, — сказал виновато Алёша. Отец тяжело вздохнул, но вдруг по его лицу поползла безудержная улыбка, он похлопал сына по плечу, взлохматил давно не стриженные волосы. Ему захотелось поцеловать Алёшку, но это было не принято в их селе, в их доме.
Солнце грело по-весеннему. Вороньё, всполошенное громом духового оркестра, низко летало над широкой снежной равниной. Порывистый ветер залетал в ворот широкой байковой куртки, холодил вспотевшую грудь. Алексей дышал ровно и глубоко, но ноги ещё были чужие, словно ватные. Вокруг трепетали небольшие красные флаги.
Под длинным транспарантом, на котором белыми буквами шла надпись «Будь готов к труду и обороне», совещались судьи. Оркестр резко оборвал только что начатый марш. Воцарилась тишина.
— Первое место в городских соревнованиях занял студент рабфака Петрозаводского педагогического института Алексей Афанасьев. Он награждается именными часами.
Высокий человек в длинной серой шинели долго тряс руку Алексею, а потом сам надел ему часы, прямо поверх рукава куртки.
— Ну, чемпион, — улыбнулся военный, — будь точным во всех делах, больших и малых, как эти кировские часы.
Что-то ещё говорил этот весёлый человек, но оркестр так громко играл туш, так тепло и радостно стало вдруг на душе, что Алексею запомнились только эти слова. Он быстро возвратился на своё место, смотрел, как награждали его товарищей, и всё время чувствовал, что руку непривычно сжимает крепко застёгнутый ремешок. Наконец, Алексей не выдержал, снял часы — ему казалось, что они остановятся на морозе, что он может нечаянно ударить их о лыжную палку. На тыльной стороне сверкала свеже выгравированная надпись: «Победителю лыжных соревнований в Петрозаводске. 1937 год».
Не пришлось Алексею стать учителем. Помешала финская война.
Сначала он был на Карельском перешейке в лыжном батальоне. Бегал на лыжах лучше всех в части, отлично стрелял, хорошо говорил по-фински.
Как-то после очередных стрельб Афанасьева вызвал командир полка. Ему понравился молодцеватый, худенький солдат. Понравился выправкой, сообразительностью, скромностью, ласковой сдержанной улыбкой. Командир пригласил Алексея к столу, к самовару. Разговорились, и оказалось, что они земляки — оба карелы — и что дядя Алексей, расстрелянный в гражданскую, был его другом.
— Значит, кончил ты семилетку в Гирвасе, приехал в Петрозаводск, — продолжал расспрашивать командир, кусая крепкими жёлтыми зубами кусковой сахар. — А зачем рабфак решил бросить?