– Каждая фигура собственное «я» должна иметь. «Я» – это авторитет.
– Не прибедняйся!
– Эх, мужики, – по-сиротски тихо, совсем неожиданно для всех, произнес Володя, – если будет найдена нефть, то черт возьми… Утрутся многие!
Костя вскинул голову, будто охотник, услышавший звук недалекого выстрела, хотел что-то сказать, но лишь выкрикнул зычно:
– Ма-ать!
– Да? – отозвалась из кухни Валентина.
– Поскольку ты у нас одна-единственная, любого из нас можешь выбирать в помощники. Хочешь меня, хочешь Володьку, хочешь Серегу. Выбирай! Выбранный будет исполнять у тебя роль кулинарки.
– Не кулинарки, а подсобного рабочего, – рассмеялась Валентина.
– Уточнения вредны для здоровья.
– Ошибочная теория, Корнеев! Присылай на кухню Володю, он ученее всех вас, толку от него больше.
– Давай топай, избранник, – Костя подтолкнул Володю к небольшому узенькому коридорчику, ведущему на кухню. Коридорчик был обит деревянной вагонкой – узкими гладкими рейками, ладно подогнанными друг к другу, обработанными морилкой и лаком, – сделан со вкусом, как, собственно, и вся эта квартира.
В кухне тоже много дерева – тонко распиленных горбылей, опаленных огнем паяльной лампы, покрытых бесцветным лаком. Кое-где из горбылей торчали черные кованые гвозди, на которых Валентина развесила разные украшения и утварь: маски, ложки да поварешки, «шанцевый инструмент» – щетки, половник, решетчатые подставки для посуды. Соединившись вместе, эти вроде бы совсем не соединяемые предметы – маска и поварешка – делали кухню уютной, теплой, обжитой.
У Володи Корнеева, едва он вошел в кухню, почему-то онемели губы – бывает такое состояние, немеют губы, ни раздвинуть их в улыбке, ни сжать, вялыми делаются, непослушными.
– Чего такой потерянный? – спросила Валентина.
В ответ тот лишь плечи приподнял. Валентина улыбнулась одними только глазами; свет их сделался ярким, резким, насмешливым – насмешливость всегда отрезвляет людей, как стылая колодезная вода, – спросила и будто гвоздь в стену вбила, попала в самую точку:
– Уж не влюбился ли? Может, помощь нужна? Либо совет, как лучше девушку окрутить, а? Ты не стесняйся, говори…
От этих вопросов у него даже испарина на ладонях появилась. Не знала, не ведала Валентина ничего, иначе не стала бы задавать такие вопросы.
– А ведь действительно влюбился!
Молчал Корнеев: не мог он говорить на эту тему, никак не мог. Хотя тайну, говорят, можно выдать не только словом, а и молчанием.
– Когда человек влюблен – в душе соловей поет, – покачала головой Валентина, улыбнулась чему-то своему, далекому, ведомому только ей одной – наверное, в прошлое свое возвратилась, – весна в душе, цветы цветут…
Задумалась на мгновение, тряхнула головой, светлые тяжелые волосы поползли у нее по плечам вниз, будто живые. Володя закусил губу, чуть не охнул от боли, поймал ее взгляд, отвел глаза – боялся, что Валентина все поймет. Женская душа – проницательный, чуткий механизм, реагирует на все – на чужую боль, тайну, приязнь или неприязнь, женщина всегда докапывается до истины, узнаёт в чем дело, где тайна, как эту тайну ни скрывай.
– Ладно, шутки в сторону, – Валентина окинула взглядом столы, заставленные едой. Всюду блюда, блюда, блюда…
– Скоро вы там? – послышался из комнаты Костин голос.
– Начинаем носить, – отозвалась Валентина, – готовь стол, Корнеев!
Стол был давно уже готов, не за этим задержка.
Володя бросил на Валентину быстрый взгляд. Хотелось ему одного лишь: почувствовать на своем лице теплую жалеющую руку этой женщины, хотелось подставить под эти гибкие пальцы лоб и щеки, закрыть глаза и забыться. Что же это делается с ним?
Когда стол был уже полностью заставлен, осталось только сесть, раздался звонок в дверь: пришла «обещанная» средним братом Сергеем дама – рослая и быстроглазая, по-праздничному шумная, с мокрыми от дождя щеками.
…Если сейчас восстановить по деталям это майское застолье, то каждый из собравшихся, наверное, вспомнит что-то свое, эпизод, засевший в памяти, клочок праздника, «свою» часть и, может быть, и весь праздник. Володя Корнеев позже просыпался иногда ночью от одного, лишь одного ощущения: он танцует с Валентиной, несется, несется по кругу, сбиваясь с ритма, чуть не падая.
Он видел совсем рядом лицо Валентины, ее глаза, блестящие, с ошеломляюще глубокими зрачками, своим особым светом, видел тонкий точеный нос, отмечал белизну гладкой кожи, тяжесть волос, крупными прядями опускавшихся на плечи, наползавших на шею, покрывавших грудь и руки. И тогда пробивала его боль.