Это с одной стороны: всегда проще обвинить Порцию Браун в растлении, которое, по сути, было саморастлением, добровольной деградацией и отупением. И именно поэтому пафос Кочетова — такой оптимистический, наигранно-оптимистический: похоже, человек добровольно, чтобы не сойти с ума, обманывал себя этим оптимизмом и иллюзией пресловутого света в конце туннеля.
Однако у этого туннеля нет ни конца, ни начала; это истинный бесконечный тупик, в котором, словно под действием болотных газов, неизбежно гаснет как свет христианства, так и свет советской идеи. От христианства у нас остаётся только поклонение поясу Богородицы, а от советской идеи — бюстик Ленина, обращённый в подставку для шляп.
Почему священник Туберозов из «Соборян» Лескова видел, что зло — не в нигилистах, которые приходят и уходят, а в самом народе, который никуда не уходит и во Христа крестится, но во Христа не облекается? Потому что Туберозов был наблюдательным и проницательным. Кочетов тоже был наблюдательным и проницательным, когда речь шла о том, чтобы на несколько фронтов сражаться со своими идеологическими противниками — как с «онученосцами»-пседославянофилами, так и с космополитами-либералами. Да, но когда речь заходила о перспективах и задачах, всё это уступало место оптимистическому самообману и полному туману.
О том, как следовало бы воспитывать народ вообще и молодёжь в частности, в романе говорится очень много, в основном устами положительных героев, ведущих пространные философические беседы, которые (свидетельствую по моим детским и более поздним воспоминаниям) велись на кухнях в интеллигентских семьях. Причём говорили совсем не о политике, а именно о том, о чём говорили герои Кочетова (что было запоздалым эхом модных в хрущёвские времена публичных диспутов, при Брежневе переместившихся в частное пространство домов). Например, интереснейшая кухонная беседа инженера Феликса с его родителями — яркое тому свидетельство. Идейно выдержанный отец Феликса, Сергей Антропович, главную опасность усматривает в беспечности советских людей (мы бы теперь сказали — в пофигизме).
Более деликатная мать, Раиса Алексеевна, больше озабочена этическими следствиями этого пофигизма — душевным и культурным убожеством и, так сказать, серостью:
— Феленька, — сказала Раиса Алексеевна, молча прислушиваясь к их разговору. — А ты мне вот что объясни. Почему ребятки нынешние, хотя и шумные, громкие, обо всём свободно рассуждающие, слов всяких нахватавшиеся, а приглядеться если, то уж больно однообразные они и неинтересные.
— Ты по ком судишь, мама?
— Ну вот у нас во дворе компания собирается, часами гогочут под окнами. Или в городе встретишь, среди дачников тоже. К тебе, бывает, приходят. Или в кино про них смотришь, занудную какую-нибудь, тоскливую картину.
На все эти тревожные замечания положительный Феликс (тоже, в своём роде, alter ego самого писателя, сторонника оптимистического технократизма) отвечает «по-научному», но, если разобраться, в совершенно руссоистском духе:
…мозг — это ещё не ум, и сам он не вырабатывает ничего, в нём лишь отражается реальность.
— А для чего тогда извилины?
— В них-то всё и накапливается, в извилинах, в клетках извилин. И чем больше накапливается, тем человек, так сказать, умнее. То есть, что это значит? А то, что, когда в мозг поступает новое, оно в обогащённом мозгу и так и этак соотносится с уже отложенным там и получает свою, квалифицированную оценку. А если новое поступает в не обогащённый знаниями мозг, оно ни с чем не соотносится и болтается, как одинокая пуговица в пустой жестянке. Не зря же говорят: дураку и грамота во вред. Каков опыт у человека, мама, таков и запас у него в мозгу. Что наполучал, то и имею. Читаю Пушкина — отражаю Пушкина. Читаю про Джеймса Бонда — отражаю Джеймса Бонда. Читаю «Неделю» — отражаю «Неделю». То есть если мозг получает настоящее, он и отражает настоящее, глубокое, содержательное. Получает чепуху, он и отражает чепуху, пошлятину, обывательщину. <…>
… вот вы с отцом часто возмущаетесь тем, что идёт в наших кино, тем, что иной раз публикуется в журналах, недовольны некоторыми книгами. Вы правы, это — засорение мозга. И даром оно, как всякое засорение, не проходит. Озёра, реки засоряют — рыба дохнет. Дымоход засорят — дым в комнаты валит и глаза ест. Мозг засорят — совсем беда. Всюду пишут, что гангстерские фильмы в Америке способствуют росту преступности. Верно. Именно так, а не иначе и должны подобные фильмы отражаться в мозгу человека и сказываться на его сознании. А те наши фильмы, которые просто серы, убоги, бесталанны, пустопорожни, они тоже ведь сказываются. Допустим, не порождают гангстеризма. Но они порождают серость, убогость, бесталанность, пустопорожность. Зачем же молодёжь-то винить, отец?! Вините, дорогие товарищи взрослые, себя. Вините тех дядей, которые позволяют тратить народные деньги на постановку пустопорожних, бесталанных фильмов. Тех тётей, которые пишут об этих фильмах восторженные рецензии, сбивая зрителей с толку. Всех тех, кто ответствен за выпуск такой продукции на рынок. А ты говоришь, мы беспечничаем! Прежде всего беспечничаете вы. Почему вы открыли дорогу всему этому? Не мы же это сделали? Вы, вы! А почему? Испугались, видимо, что вас обвинят в консерватизме, в догматизме… Надеюсь, ты понимаешь, что, когда я говорю «вы», я не тебя имею в виду персонально?.. Испугались и попятились, отступили с господствующих над идеологическим противником высот в либеральные болотистые низины. И сейчас, если хочешь, вы на серёдке-половинке — и не консерваторы, и не либералы, и от вас, в общем-то, от таких половинчатых, растерянных, всем тошно. Вот что значит устареть: и нового не приобрести, и старое потерять, вернее, дать отнять его у вас крикунам и демагогам.