Я вовсе не хочу этим сказать, что он осуждал процесс Синявского и Даниэля, был согласен с линией «Нового мира» или приветствовал идеи Сахарова и Солженицына. Я только хочу подчеркнуть, что у него были весьма твердые представления об этике политической полемики, в соответствии с которыми он напечатал в «Октябре» статьи Н.Сергованцева и Д.Старикова с довольно резкой критикой соответственно повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича» и поэмы Твардовского «Теркин на том свете», но категорически, несмотря на все уговоры, отказался подписать пресловутое «письмо одиннадцати» и никогда не клеймил Сахарова и Солженицына предателями и «власовцами».
Сейчас уже почти никто не помнит, а молодые люди просто не знают, что почти неправдоподобный для того времени факт публикации повести Э.Казакевича «Синяя тетрадь» состоялся при Кочетове в «Октябре», что именно Кочетов напечатал всеми печатными органами отвергнутую поэму И.Сельвинского «Три богатыря», что «Октябрь» и лично Кочетов энергично поддерживал Н.Рубцова, А.Передреева, В.Шукшина, а последний благодаря личному влиянию Кочетова был прописан в Москве. Недавно «Правда» напечатала трогательную историю о том, как прописала Шукшина в своей квартире сотрудница редакции «Октября» О.М.Румянцева, с дочерью которой был близок Шукшин. Но забыла «Правда» упомянуть о главном: разрешение на прописку добыл Кочетов через тогдашнего начальника московской милиции Н.Сизова, принесшего в «Октябрь» рукопись романа. Именно Кочетов напечатал весьма крамольные для того времени роман Л. Первомайского «Дикий мед», экологические статьи и очерки В.Чивилихина и В.Бритвина, по сути, открывшие экологическую кампанию в советской литературе.
Не найдешь в современной прессе и упоминания о громком скандале, который в «Октябре» учинил в свое время один из главных литературных мракобесов сороковых-пятидесятых годов Михаил Бубеннов, автор печальной памяти статей в «Правде», рассчитанных на уничтожение В.Гроссмана и В.Катаева. Бубеннов, доставшийся Кочетову в наследство от предыдущего главного редактора «Октября» Ф.Панферова в качестве члена редколлегии, в определенный момент усмотрел в деятельности Кочетова в «Октябре» недопустимую идеологическую широту. В качестве предлога он избрал публикацию довольно ординарного с точки зрения художественной романа начинающего писателя И.Коваленко «Откровение юного Слоева» и в привычном для себя погромном стиле «высек» это произведение на страницах «Литературной газеты», обвинив заодно Кочетова не только в объективной «смычке с журналом Юность"», но и в игнорировании мнений членов редколлегии, которые, разумеется, не могут позволить подобные идеологические шатания. После публикации статьи Бубеннов предъявил Кочетову ультиматум: немедленно убрать из состава редколлегии чуждых по крови Старикова и Идашкина, через которых, очевидно, осуществляется проникновение в редакцию идеологической скверны. По прошествии двадцати лет смею утверждать, что хотя ни у Старикова, ни у автора этих строк никогда не было и не могло быть ничего общего с фанатическим черносотенцем Бубенновым, но и обвинения, что мы в то время были в «Октябре» «пятой колонной» «Нового мира» или «Юности», увы, не имеют под собой никакой почвы, как бы романтически и привлекательно для сегодняшней моей репутации ни выглядела эта версия. В случае невыполнения своих требований Бубеннов, поначалу поддержанный А.Первенцевым и П.Строковым, угрожал добиться через ЦК снятия Кочетова. Впрочем, Первенцев и Строков быстро отказались от бунта, видимо, поняв, что вряд ли ЦК пойдет на замену Кочетова Бубенцовым, носившим в то время неснятый партийный выговор за антисемитизм. Не представляю, что надо было совершить в те годы, чтобы такой выговор «заработать». Но это уже другой сюжет...
Еще до появления романа «Чего же ты хочешь?» Кочетов по командировке «Правды» ездил в Ленинград, чтобы собрать материал для очерка о передовых рабочих. Вернулся он мрачный. Возвратил в бухгалтерию командировочные (обычная для него щепетильность) и отказался от написания очерка. «Журбиных больше нет, — сказал он мне. — И, может быть, больше не будет...» Означало ли это потерю веры в нравственную и политическую силу рабочего класса, которому он посвятил почти все свои книги? Полагаю, что нет. Но потерю веры в политический режим Брежнева—Суслова, который лишил рабочий класс его политической роли, означало бесспорно. Мне могут возразить, что критика этого режима велась в романе «Чего же ты хочешь?» справа. Верно. Теперь я ясно понимаю, что трагедия сильной и яркой личности Кочетова заключалась в том, что, постигая несомненную политическую деградацию общества, стагнацию почти во всех сферах жизни, нарастающий идеологический и духовный кризис, почти нескрываемую коррупцию в высших эшелонах власти, с которыми писатель, несмотря на опалу, кое-какие связи сохранял, он заблуждался и по поводу причин происходящего, и, главное, по поводу возможных путей преодоления надвигающейся опасности. Правда, одну из причин он все же диагностировал верно: режим личной власти, нравственно-политическое перерождение правящего слоя, угодничество и карьеризм которого создавали неодолимую преграду на пути любых попыток улучшить положение в партии и стране. Именно по режиму личной власти и стремился Кочетов нанести удар в своем последнем, незаконченном романе «Молнии бьют по вершинам». К сожалению, он написал лишь первую часть, да и она была — уже после его смерти — опубликована в журнале «Москва» со значительными цензурными купюрами. Но я вместе с вдовой писателя расшифровал рукопись для перепечатки и могу свидетельствовать, что на примере некоторых нравов зиновьевского партийного руководства Ленинграда Кочетов пытался осудить культ Брежнева, причем делал это достаточно прозрачно.