Раствориться — не то слово… Любовь и смерть. Да здравствует смерть, Viva la muerte. Сказать всегда проще, чем умереть или убить в реальности. Вы молодцы, что держите меня взаперти. И не из-за историй, половины из которых я не помню. Вон тот тип, кстати, наматывает всё себе на ус и вечно мне их потом подсовывает, я сам знаю, почему… Всё так чудесно началось в то Рождество 42-го года; даже постепенно ужесточавшаяся война и постоянно усложнявшаяся политическая обстановка — среди боевых товарищей, охотников, взятых в кольцо разъяренной дичью, югославских партизан, кусавших нас исподтишка, как барракуды ослабевшего кита, я-то был китом, готовившимся стать барракудой, — казались нам зарей, предвестием рассвета. Нам нравилось прогуливаться во дворе дворца Чипико. Марица подшучивала надо мной, утверждая, что у меня все шансы научиться менять имена и переходить в стан врага, что мне идёт форма предателя-ренегата. Я же отвечал ей, что она похожа на статую Женщины, стоящую в атриуме того дворца, носившего — вот так экстравагантность — мое имя, и что она, Марица, была поленой на носу моего корабля, как вот эта скульптура, украшавшая некогда галеру Альвизе или Альвица Чипико, подобно мне, отступника, сражавшегося при Лепанто с грозным Уччиали, калабрийским рыбаком, ставшим предводителем алжирских корсаров.
Сказать начистоту, та статуя напоминала не столько покорную рабыню, обнажённую и шероховатую, сколько одну из тех безгрудых худышек, что в постели пожирают мужчин с жадностью голодных волчиц. Так же и Марица, словно флаг, гордо ловила ветер, и мне порой мерещилось, что она хоругвь войны, и что в её безжалостной любви было нечто опасное. Она презирала всех ублюдков с суши, хорватов из Далмации, оборачивавшихся внезапно итальянцами, и итальянцев со славянскими именами, которые перебрасывались и обменивались фамилиями, душой, национальной принадлежностью, как искалеченными эхом фразами. Она говорила: «Мы, четники[49], не дадим никому удовольствия ради ставить на себе клеймо, как хозяева скоту, над нами нет господ, и мы скорее умрём, чем позволим какому-нибудь усташу, немцу или итальянцу топтать нашу сербскую землю».
Её брат Апис был главой достаточно независимой, но раздробленной группы четников, набранных из сербов, проживавших на территории от побережья до Динарских Альп, откуда на море дует невера[50]. Они сражались против всех: и против немецких захватчиков с их цепными псами усташами, и против нас, нас-коммунистов, которые начали прижимать к стене немцев. С нами же, нами-итальянцами, они порой даже кокетничали: я имею в виду тот факт, что мы на две ночи посадили на трон в Загребе своего короля, как на ночной горшок, — учитывая, что и у нас был свой монарх, это могло прийтись по вкусу их недавно возведённому в генералы Дразе Михайловичу, которому предстояло принять развод нашего комендантского взвода. Тито тогда был с нами, нами-коммунистами, точнее мы были с ним, — я там оказался, чтобы сражаться за революцию, то есть за него. Об этом странно думать сейчас, поработав на Тито в Голом Отоке.
Немцы ненавидели нас, нас-итальянцев, понятное дело: мы вступали в ряды четников, вместо того чтобы истреблять их вместе с ними. Немцев не интересовало, что четники боролись в большей степени против нас, нас-коммунистов, защитников подвергшейся агрессии Югославии, нежели против них, немецких агрессоров. Чтобы избавиться от Тито и коммунистов, им не нужна была ничья помощь, уж тем паче итальянских союзников. И правда, после 8-го сентября они принялись вырезать и итальянских солдат. На какой-то миг мы стали самими собой: королевская армия, бывшая королевская армия, партизаны в бывшем обмундировании армии и без оного; на короткий промежуток времени всё прояснилось, стало понятно, кто мы, а кто они. Когда жмешь на курок и режешь горло, важно хотя бы знать, в кого стрелять, а от кого уклоняться.
Вы скажете мне, что я так и не научился определять, кто враг, и стрелял себе в спину? Возможно. Легко, притаившись в темноте, спутать свою тень, скользящую по стене, с кем-то другим.
У меня была Марица, спесивая, дерзкая, как статуя Женщины в атриуме дворца моего или почти моего имени. Та Женщина приплыла из-за моря, открытого и далёкого, несущего отголоски яростных битв. Я любовался ею из-за приотворенной двери, видел её оголенную, ласкаемую тенью грудь. Заостренная грудь Марицы тоже напоминала о том, что любовь — это лишь пауза во время войны, откушенный в спешке обветренными губами ломтик сочного плода, задыхающегося в предчувствии скорого беспощадного лета. Должно быть, тот Альвизе, он же Альвицо, будь он моим предком или нет, знал, что женщины помогают набраться храбрости. Предположим, он просто боялся, несмотря на всех тех Обрадовичей, Керсковичей, Добисковичей, Выдобиновичей, Стеффиловичей, Франциновичей, Николичей, Гоздиневичей и Рибобовичей, готовых незамедлительно пойти на абордаж, в атаку и умереть за него, за веру, но, вероятнее всего, за льва Святого Марка, держащего между лапами, словно обглоданную кость, крест. Безрассудно смелых мужчин рядом с тобой недостаточно, чтобы одержать победу над страхом — необходима женщина. Не имея возможности взять в плавание живую, из плоти и крови, он приказал приладить на носу корабля статую Женщины, ростр, с целью обрести силы и избавиться от боязни в миг, когда пред ним непреложной необходимостью предстанет битва с чудовищным Уччиали…
Да, женщина может быть нашей великой опорой и защитой, щитом, спасающим нас от ударов жизни, принимающим их на себя. Мария, Мари, Марица защищали меня до тех пор, пока я держал их в своих объятиях, цел и невредим, но я испугался, струсил, выронил щит из рук, позволил ему упасть, сбежал. Брошенный на земле щит растоптан скакунами, раздавлен колесницами, зато спасена шкура, которая, безусловно, не стоит той, колхидской, от едва освежеванного барашка. Каждый раз, когда смерть настигала меня, я выпускал из рук любовь, кусок моего сердца, сокровенную частицу души, я кидал его на съедение стае изголодавшихся тварей, гнавшихся за мной по пятам, и, избавившись от лишнего груза, смывался прочь.
50
Скоротечное лето в Трау, мимолетное лето свободы и славы. Мы успешно сражались против немцев и чернорубашечников и были готовы без колебаний разом пасть за интернациональное будущее человечества. Кто сказал, что героев больше не рождается? Югославская освободительная армия состояла из героев, сумевших затормозить и опрокинуть германскую военную машину, заставить немцев глотать пыль и питаться отбросами. Я горжусь моими братьями по красной звезде. Merito damnabis Eorum sentential qui affirmare soient effeotam esse naturarli пес producer tales viros quales priscis temporibus extiterunt omnia mundo senscente degenerasse…[51] Откуда опять эта латынь, доктор? Кого вы пытаетесь удивить? Книги и воспоминания о прославленном роде, о незаурядных представителях этого семейства. Мне интересно только, где вы их нарыли.
Наше товарищество и есть единственное древнее и вместе с тем будущее благородство, краеугольный камень дворянства не по крови, а по духу. Вот оно, моё имя. Кориоланус Цепио, Кориолан Чипико — поёт соловей прошлых лет, Цезарь и Тит Ливии Далмации и Южной Паннонии, то есть Боснии, острова, возникшего из Паннонского моря незапамятных времен. Автор книги «Petri Mocenici imperatoris gesta»[52], более известной под названием «Об азиатской войне», начало первого тома. Отец показал мне эту книгу с гордостью. Он-то, Кориоланус Цепио, разбирался в героях и их деяниях, знал, что они не затерялись в глубине веков, что земля продолжала их рождать всё больше и чаще, таких героев, как, например, воспетого им за подвиги в сражениях с турками Пьетро Мочениго, или как того Альвизе — или Альвицо — Чипико, внука или правнука предыдущего, что со скульптурой Женщины на форштевне корабля при Лепанто сражался один на один с Уччиали, или же подобных мне, потомку правнука, блуждающему по все тому же кровавому морю.
49
Четники (серб. cetnici) — участники монархического и националистического партизанского движения под командованием Д. Михайловича в годы Второй мировой войны.
51
«Есть полные основания привязать их к нравоучительной теории о том, что природа больше не производит на свет таких мужей как были в древние времена, ибо весь мир находится в упадке» (