Журналист рассказывает дальше о письмах, которые нашел на поле боя, письмах немецких жен и матерей их мужьям и сыновьям.
«Это подходящее чтение под Рождество, — говорит он. — Оно напоминает о том, о чем можно забыть в жаркой схватке: вражеские солдаты не звери, не чудовища, а человеческие существа, которые находятся под гипнотическим влиянием полусумасшедшего фюрера и слепо повинуются его воле. Почти ни в одном из писем не говорится о политике, и только одно заканчивается приветствием: „Хайль Гитлер!“... В тех письмах, которые я прочитал, не было ни одного плохого слова о русских».
Я согласен, это действительно подходящее чтение в рождественский сочельник. И весьма поучительное, если можно так выразиться. Перечитайте его снова.
На первой странице той же самой газеты Папа приводит пять аргументов в защиту мира. Тоже очень поучительно. Плохо только то, что никто не обращает на Папу ни малейшего внимания. Он всего лишь символ духовной власти. Кстати, среди всего прочего он говорит: «Надо проявлять подлинное уважение к договорам; в основе нашего будущего должны лежать принципы свободы и равенства для всех людей». Очевидно, что Его Святейшество смотрит вперед. Его обращение звучит так мягко, так ненавязчиво, так цивилизованно, что под ним мог бы подписаться сам Вудро Вильсон. Я помечаю себе: надо, чтобы «Викинг-пресс» послал ему экземпляр «Дела Бертрана Рассела». За усердной мольбой о мире от его внимания ускользнула незначительная драма духовного саботажа со стороны добрых американских католиков.
Если бы к нашим ногам сейчас пали поверженные Германия и Япония, мы были бы настолько озадачены этим, что вряд ли знали бы, что делать или говорить... У нас нет ни малейшего представления о том, как поступать в случае победы. Мы безнадежно не готовы к ней... Посмотрим правде в глаза. Самым страшным ударом для нас сейчас была бы победа. Перекидывали бы ее с руки на руку, как горячий пирожок, не зная, что с ней делать. Наш конгресс когда-то провел замечательную дискуссию на тему, как поступать с новыми территориями при переходе в систему демократических отношений. Обсуждалось даже, быть в новых штатах рабству или нет. Сейчас же все молчат, воздерживаясь от комментариев. Не быть в состоянии изложить в конкретных, взвешенных словах то, за что умирают Колины Келли, — свидетельство собственной, инертности.
Это не я сказал, дорогой читатель. Эти слова дошли до вас в рождественский сочельник благодаря любезности редакции «Нью-Йорк пост». А написал их Сэмюэль Графтон, и взяты они из его колонки под постоянным названием «Лучше я буду прав». И надо отдать ему должное, он почти всегда прав. Иногда — до такой степени, что попахивает чуть ли не изменой. Но известно, что Сэм всегда на нужной стороне: ему даже убийство сойдет с рук.
Хотелось бы сейчас рассказать какой-нибудь забавный случай. Наступил такой важный момент — мы не раз бывали прежде в таком положении. «Пришло время, — говорит Дороти Томпсон, — Соединенным Штатам провести блестящую психологическую войну против Германии и Италии и спровоцировать ее между европейскими народами». (Интересно, почему пощадили японцев?) «Но, — прибавляет она, — стратегия психологической войны еще не разработана, нет ни командования, ни штаба, способного ее создать».
Итак, как указывает Дороти, «этот просчет затянет войну, и его надо ликвидировать как можно скорее». Но, если прислушаться к аргументам Сэма Графтона, приведенным на той же странице, понимаешь, что для этого потребуется некоторое время: ведь у нас нет ни малейших соображений по поводу программы действий в случае победы. Это по меньшей мере вызывает недоумение.
Впрочем, я ведь обещал рассказать анекдот. Он о Линкольне, который хорошо пошутил, прежде чем прочесть Манифест об освобождении рабов. Если вы не специалист по истории, то, возможно, думаете, что сначала был Манифест, а потом уже нападение на форт Самтер. Однако все было наоборот. Совсем как в случае с Папой, который говорит о справедливых и честных мирных договорах, о недопустимости гонений на церковь и так далее, еще не зная, как закончится война. Но вернемся к нашей истории. Линкольн созвал кабинет министров на экстренное совещание. Война уже некоторое время длилась, поступали сообщения о большом количестве убитых, не говоря уже о потерявших конечности или зрение, израненных и изувеченных. Перед Линкольном лежала раскрытая книга Артемуса Уорда. Он прочитал собравшимся «пугалам» из нее отрывок, от души смеясь над прочитанным. Никто из министров даже не улыбнулся. Он еще раз прочел отрывок. И хохотал при этом до упаду. Но эти могильщики по-прежнему смотрели на него недоверчиво, не в состоянии понять его неуместной веселости. Может, он свихнулся, думали министры. Линкольну стало их жаль: совсем плохо у его министров с чувством юмора. Это замечательная книга, говорит он, вам следует ее прочесть. Получите массу удовольствия. Что-то вроде этого говорит, а сам запускает руку в боковой карман свободного пиджака, вытаскивает оттуда Манифест и читает его спокойно и торжественно... Не знаю, правда это или нет, но история чертовски хороша. Как говорится, Линкольн прочно стоял на земле. Но голова у него витала в облаках. Он обладал спокойной уверенностью, что правое дело победит — в конце концов победит. И чтобы достичь победы, был готов пожертвовать множеством жизней — своей в том числе. «Я не хочу быть рабом, но я не хочу быть и рабовладельцем. Вот мое представление о демократии. Все остальное, то, что этому противоречит, — не демократия». Это слова Линкольна. Жаль, что мы никогда хорошо их не обдумывали. Мы освободили черных невольников или решили, что освободили, но забыли освободить белых рабов. Мы освободили филиппинцев, кубинцев и пуэрториканцев, но не освободили себя. Мы спасли Францию и Бельгию от ига германского милитаризма, зато закабалили немцев. Сейчас, когда Россия наносит Германии смертельный удар, мы готовы уничтожить гитлеризм и все остальные «измы», как и этого дегенеративного желтопузого Хирохито.