— И в нем жили дети? — недоверчиво спросил Морис. — Странно… Насколько мне известно, гестаповцы не устраивали детских домов.
— Местные жители считают, что это было нечто вроде школы.
— Школы? Какой школы?
— Неясно. Она была тщательно засекречена. Детям лишь очень редко удавалось общаться с местными жителями, и они уклонялись от разговоров о школе. Не сохранилось никаких документов. В августе сорок четвертого года всех детей куда-то вывезли, а здание гитлеровцы взорвали, убегая в сентябре.
Я постучала в дверь, вышла к ним и спросила:
— Я не помешаю?
— Нет, конечно, что вы, — поспешно ответил Раковский.
А Морис воскликнул:
— Ты слышала? Георгий уверяет, будто в саду была какая-то школа, а вовсе не дом Томаса.
— Слышала. Странно…
— Что за школа в глухом месте, вдалеке от жилья? Ладно, попробуем его порасспросить, — сказал, тряхнув головой, Морис. — Проведу сейчас сеанс.
— Смогу я присутствовать? — спросил Раковский. — Для нас тоже очень важно…
— Конечно. Как только он уснет, я вас позову… Пойду посмотрю, как он себя чувствует, наш Томас, — поспешил Морис.
Не возвращался он довольно долго, а войдя в комнату, сказал:
— Спит как сурок. И улыбается во сне. Не стал его будить, а то опять разволнуется. Так даже лучше. Просто перевел его из обычного сна в гипнотический. Идемте.
Томас крепко спал у себя в комнате на широкой деревянной кровати. Над его головой в раскрытое окно тянулась ветка, вся увешанная мелкими румяными яблочками.
— Можете нормальным голосом задавать мне любые вопросы, курить, ходить — вообще чувствуйте себя совершенно свободно, — сказал Раковскому Морис, заметив, что тот вошел на цыпочках и боится подойти ближе к кровати. — Никогда не приходилось присутствовать при таких сеансах?
— Нет, — ответил Раковский, с любопытством рассматривая спящего Томаса.
— Присаживайтесь вот сюда, поближе. Да не бойтесь вы: его сейчас пушками не разбудишь. Он слышит только мои приказы. Покажу вам сегодня любопытные вещи и довольно редко применяемые, — не удержался похвастать Морис и тут же виновато посмотрел на меня. — Клодина, будь добра, займись, пожалуйста, магнитофоном. Надо записать все получше!
— Хорошо.
Он, конечно, мог гордиться своими знаниями и способностями. Морис творил настоящие чудеса, и так спокойно, ловко, уверенно, что я залюбовалась им, а Раковский притаил дыхание, замер, словно его и не было в комнате.
Морис снова внушил спящему Томасу, будто ему девять лет, и вернул его в давний сорок четвертый год.
Морис не терял времени зря и еще дома, ожидая, пока Томас выйдет из больницы после загадочного покушения, занимался болгарским языком. И он начал теперь задавать вопросы по-болгарски:
— Где ты живешь?
— Не зная.
— Твой дом здесь, в большом саду?
— Не.
— А где твой дом?
— Не зная.
— А что было в саду?
— Това е лошо място, — ответил Томас и быстро добавил, понизив голос: — Не бива да се ходи там.
Морис вопрошающе посмотрел на Раковского.
— Там плохое место. Не надо туда ходить, — торопливо перевел тот.
— Защо? — спросил Морис у Томаса.
Томас промолчал, словно не слыша вопроса.
— Тут была школа, в большом доме, в саду?
— Не разбирай, — помотал головой спящий.
Морис повторил вопрос по-немецки.
И Томас ответил:
— Да.
Морис опять попробовал перейти на болгарский:
— Как тебя зовут?
— Томас.
— А как зовут твоего отца?
— Не зная.
— Как зовут твою мать?
— Не зная.
— Къде живеят те?
— Не зная, — помолчав, Томас вдруг добавил не очень уверенно по-немецки: — Они умерли.
— От каквоса умрели?
Молчание.
Морис повторил вопрос.
— Не разбирай.
— Вспомни: как ты называл своего отца? — спросил Морис по-немецки.
Молчание.
Лицо спящего Томаса стало вдруг напряженным и побледнело.
— Мой отец — фюрер, — неожиданно громко произнес он и выкрикнул что есть мочи: — Хайль Гитлер!
Мы все трое переглянулись.
— Любопитно… Много любопитно. — Раковский от возбуждения тоже перешел на родной язык.
— Ты учишься в этой школе? — продолжал допытываться на немецком Морис.
— Да.
— Как называется твоя школа?
— Школа, — с некоторым недоумением ответил Томас.
— Как зовут директора школы?
— Герр Лозериц.
— Он строгий?
— Да.
— Ты хорошо учишься?
— Да.
— Какие предметы вам преподают?
— Нельзя говорить, — нерешительно ответил Томас. — Всякие…
— А какие предметы ты любишь?
— Географию. Как находить дорогу в лесу.
— Пожалуй, хватит, — пробормотал озабоченно Морис. — Очень он волнуется. Пусть отдохнет. Спи спокойно, крепко. Когда ты проснешься, будешь чувствовать себя здоровым, бодрым, хорошо отдохнувшим…
Сделав мне знак, чтобы я выключила магнитофон, Морис спросил у Раковского:
— Ну как?
— Потрясающе! — воскликнул тот и развел руками, — Никогда бы не поверил. Вы настоящий маг и волшебник!
Морис заулыбался, но я поспешила вернуть его на землю, спросив:
— Что же это за странная школа, о которой он не хочет вспоминать?
— Да, действительно весьма любопытно, — подхватил Раковский. — Мне кажется это важным. Нельзя ли его расспросить о ней подробнее? Так была засекречена, и не случайно, конечно, немцы ее взорвали.
— Попробуем, — сказал Морис. — Хотя почему-то рассказывает он о ней неохотно. Такое впечатление, будто ему внушали что-то забыть, никому не рассказывать и хранить в строгом секрете. Мои вопросы о школе его явно волнуют, беспокоят.
— Под гипнозом внушали? — переспросила я. — Ты думаешь, его гипнотизировали?
Морис пожал плечами, рассматривая лицо спящего Томаса, и задумчиво ответил:
— Возможно… Не случайно же он так боится таблеток и засыпал первый раз неохотно.
Что же это в самом деле была за необычная школа, где детей подвергали гипнозу? И зачем? Я не могла понять, а донимать Мориса расспросами при Раковском стеснялась.
Дав Томасу немного поспать спокойно, Морис снова внушил, будто ему девять лет, и опять начал задавать вопросы:
— Как е вашето име? Къде живеете?
Он спрашивал его по-болгарски о родителях, о странной школе, о друзьях.
Томас отвечал неохотно и все одно и то же:
— Не разбирай… Не зная, — и то и дело старался перейти с болгарского на немецкий язык. Он вертел беспокойно головой, дергался, по лицу его катился пот; Морис несколько раз вытирал его осторожно полотенцем. Расспросы о школе явно мучали бедного Томаса.
Тогда Морис переменил тему и стал спрашивать его по-немецки:
— А после занятий вы что делаете?
— Играем. Играем в саду.
— Как вы играете?
— Как хотим. В сыщиков. В боевые операции.
— Сад тебе нравится?
— Очень нравится, — с улыбкой, странно выглядевшей при крепко закрытых глазах, ответил Томас.
— А яблоки вам разрешают рвать? Ягоды есть?
— Нам всё разрешают. Делай что хочешь после занятий.
Вспоминать это Томасу было приятно. Даже голос у него изменился, стал радостным, веселым, и по губам то и дело пробегала улыбка.
— А гулять вас пускают?
— Иногда разрешают ходить с учителем на речку, рыбу ловить. Только редко.
— Ты любишь ловить рыбу?
— Да.
— А куда-нибудь еще пускают?
— Нет, — грустно ответил Томас и громко вздохнул.
— И вы никуда не ходите?
— Только с учителями. И все вместе. Редко.
— А домой вас отпускают, повидаться с родителями?
— Нет.
— А где ты родился?
— Далеко отсюда, — неожиданно ответил Томас, и губы у него задрожали, как у обиженного ребенка.
— Колко далече?
— Не зная.
— Где же ты родился? — Морис опять перешел на немецкий.
Томас молчал, весь напрягшись.
— Как тебя звали там, дома, твои родные? Не бойся, мне ты можешь сказать. Как тебя звали дома?