Дана без сил опустилась на траву — ей тоже было плохо. Ноги уже не держали ее, и она чувствовала слабое головокружение.
— С тобой все в порядке, Дана? — услышала она озабоченный голос отца и неуверенно подняла голову.
— Думаю, да, папа. Это был просто шок. Они убежали?
— Боюсь, что да, — кратко ответил он.
Манни дрожал, но стойко переносил боль, показывая, что достоин ездить на победителе. Бретт помог парню встать на ноги и поддержал его в вертикальном положении.
— Что-нибудь видел? — Он бросил взгляд на Слоана.
— Кто бы это ни был, он успел скрыться. Он, должно быть, очень хорошо знал место, так как времени на все было мало.
— Времени было достаточно, — мрачно возразил Бретт. — Стрелок, наверное, уже на автостраде. — Он покачал головой и нахмурился. — Кажется, у Манни сотрясение мозга. Надо показать его врачу.
— Все, что я хочу, — это мой завтрак! — стойко запротестовал парень. — К скачкам я буду в полном порядке, — с вызовом добавил он, подошел к Принцу и обнял его за шею. Лошадь почти игриво потерлась о его плечо головой, окончательно успокоившись в присутствии верного друга.
— Я заберу этих двоих с собой, — сказал Слоан, глядя на маленького Манни. — У меня теперь два пациента, которым нужно внимание. — Он старался говорить спокойно и практично. — Думаю, выстрелом хотели напугать лошадь и заставить ее пуститься в бегство, чтобы она нанесла себе какой-нибудь вред.
Бретт оглянулся назад, в сторону деревьев.
— Да, было бы хуже, если выстрел был предназначен для чего-то другого. Позови доктора, пусть посмотрит Манни. Мы сможем посадить на Принца кого-нибудь другого.
Слоан кивнул, сочувственно похлопал парнишку по плечу, и они втроем тронулись в путь к конюшне. Через несколько метров Манни пришлось сесть на лошадь — ноги еще плохо его держали.
Дана усиленно старалась взять себя в руки. Никогда в своей жизни она не испытывала еще такой сокрушительной паники. Глаза девушки были закрыты, и она вновь мысленно видела голову Бретта всего в дюйме от неистово молотящих воздух копыт.
— Дана! — внезапно позвал Бретт.
— Да, Бретт? — ответила она, не открывая глаз.
— Вы не можете оставаться здесь, дитя. Поднимайтесь!
— Да, конечно. — Девушка оперлась на его руку и встала. Но внезапно, доведенная до отчаяния всем пережитым, она ощутила необходимость прильнуть к нему, к этому властному, доводящему до бешенства, но такому незаменимому Бретту!
Он держал в своих руках ее трепещущее тело. В ее дрожащей возбужденности было что-то пугающее.
— Дана! — сказал он, но она не ответила. — Что такое? Скажите же мне!
Она молчала. Он крепче прижал ее к себе, и ее тело затряслось от рыданий. Она была напугана, слишком напугана, чтобы говорить. Только тело выдавало ее настоящие чувства. Больше она уже не могла играть в прятки с очевидным: Бретт был так же необходим ей, как воздух, которым она дышала. Дана зарылась лицом в мягкий шелк его рубашки, беспомощная, беззащитная, почти в панике от своей несдержанности.
Бретт начал гладить ее волосы, успокаивая, но она не обращала на это внимания, продолжая прижиматься к нему, как ребенок, чувствуя силу и спокойствие, исходящие от него. Внезапно она стиснула кулаки и начала неудержимо бить его в грудь, протестуя против того риска, которому он подвергался несколько минут назад, и страха, который она испытала. Бретт схватил ее за руки и разжал кулаки, как бутоны цветка.
— Прекратите это, дитя. Вы только себе делаете больно.
Его слова привели девушку в чувство, и она наконец успокоилась. Где-то почти рядом с ними в кронах деревьев начали сплетничать скворцы. На горизонте в жарком мареве спокойно колыхались зелеными волнами древние холмы. Свежая зелень ярко била в глаза. Дана перевела взгляд на Бретта и сразу же отвернулась. Его лицо казалось таким понимающим, взгляд проникал прямо в душу, а глаза горели тысячью маленьких огоньков. Она приуныла, сознавая, что выдала себя.
— Извините, Бретт! — Ее голос звенел от неуверенности. — Вы доставили мне несколько неприятных минут.
Он взглянул на девушку. Теперь его лицо было мрачным и спокойным.
— Почему вы решили, что надо извиняться?
Дана устало пожала плечами. В наклоне ее головы, казалось, была вся печаль мира, а поникшие хрупкие плечи говорили о ее беспомощности. Она чувствовала невыносимую неловкость под его пристальным и мрачным взглядом.