— Я вас знаю?
— Вас ведь зовут Ынним? Вы жили в нижнем селе…
— Пусть так, но я вас не помню.
Даже из ее речи исчез местный акцент. Но я еще поднажал, и она нехотя сделала вид, что, наконец, узнала меня. Как раз когда я в раздражении собирался завести разговор о прокаженном, она, очевидно, чтобы сломить мой дух, подпустила фамильярности.
— Где вы теперь живете?
— Где может жить женщина?! Там, где живет ее муж!
— А чего едете в Сонха?
— Узнала, что мать находится при смерти. Так чем ты сейчас занимаешься? Я знаю, что ты давно уехал из села…
Она невозмутимо расспрашивала о моих делах тоном слишком спокойным для дочери, едущей проводить мать в последний путь. Я съежился было от нахлынувших воспоминаний о суровом выражении лица дюжей старухи и остром серпе, но, кое-как собравшись с духом, спросил:
— Она тоже относится к тем, с кем мне непременно нужно встретиться. Неужели уже поздно?
— О чем ты? Что у тебя за дело к моей матери? — спросила она, глядя на меня откровенно предостерегающе.
— Она лишила меня ценных воспоминаний. Я должен их вернуть…
— Да о чем ты? Воспоминаний его лишили. Каких еще воспоминаний?
— Воспоминаний, как у одной девчонки прокаженный выжрал печень.
— Прокаженный выжрал у девчонки печень? Такое только в сказках случается!
— Это была ты! Я тогда все видел. Но твоя мать насела на меня, бедного-несчастного, и лишила воспоминаний, — сказал я повышенным тоном, не в силах больше терпеть ее напускное спокойствие. Но она и глазом не моргнула:
— Странный ты человек! Вынь да положь тебе незнамо что. Выдумал какого-то прокаженного.
Если бы она тогда просто вернула мне мои воспоминания, ничего бы не случилось. Но она безжалостно отказалась, и я посуровел.
— Я смотрю, ты довольно удачно вышла замуж, не бедствуешь — а муж-то все о тебе знает?
Я нарочно сменил тон на суровый и недобрый — и все-таки добился эффекта. На момент ее бесстрастное лицо омрачилось. Но и только. Вновь обретя хладнокровие, она, как ни в чем не бывало, ответила:
— Ну, услышит муж, с которым мы прожили почти двадцать лет, весь этот вздор… Что, ты думаешь, случится?..
— Вот управлюсь со своими делами и наведаюсь к твоему мужу. Расскажу ему во всех подробностях, что видел тогда, да и спрошу, похоже это на враки или нет…
— Ты, однако, здорово испортился за то время, что мы не виделись! Угрожаешь?
— Верни мне мои воспоминания!
Право слово, если бы она честно во всем призналась и извинилась передо мной, я не совершил бы того ужасного поступка. Но она решила упираться до конца.
— Чем дальше, тем хуже. Ты и тогда нес что-то странное…
— Хочешь сказать, что я ошибаюсь? Или, может быть, вру?
— Кто поверит в эти небылицы?!
— Ладно, попробую рассказать их твоему мужу. Может, он поверит.
— Мой муж засунет тебя в тюрьму. Или в психбольницу. Он довольно влиятельный человек.
Со мной говорила умудренная опытом горожанка средних лет. Что ни спроси — на все у нее был готов ответ.
— Ясно. Я учту.
На этом я замолчал. Я познал силу молчания в те времена, когда страдал аутизмом. Бывало, я не знал, что говорить, или не имел ничего сказать, а собеседник вдруг сдавался и все выкладывал.
Проверенный способ возымел действие. Сколько же времени прошло?.. Когда показалась последняя перед нашей остановка, она подавленно спросила:
— Ну… и чего же ты хочешь?
— Верни мне воспоминания! Чтобы я мог доверять тому, что видел и слышал, и жить, полагаясь на это.
— Но как?
Автобус остановился. До поворота на наше село оставалось прогуляться около десяти ли по горной дороге, и я с самого начала собирался тут выйти.
— Выходи! Я не хочу появляться в Сонха до темноты. Прогуляемся вместе, поговорим!
Не имея никакого определенного плана, я поднялся со своего места, но даже не взглянул на нее. Она немного поколебалась, но все-таки вышла вслед за мной. С тяжелым вздохом — то ли испугалась, поскольку, при всем своем городском опыте, имела деревенское происхождение, то ли по моей уверенности поняла, что сказанное не было пустым трепом. Над западной горой еще виднелся ноготок июньского солнца. Из-за засухи закат был необычайно красивым. Я вспомнил, как двадцать два года назад четырнадцатилетним юнцом шел из села этим путем, погрузился в трудноописуемые переживания и даже забыл о шагавшей рядом женщине.
Если бы она и дальше шагала молча, великолепный закат и мои переживания по поводу возвращения на родину защитили бы ее. Но не успели мы одолеть и половины подъема, как она, наверное чувствуя неловкость, некстати раскрыла рот и спугнула свою удачу: