Охваченный трепетом и неясным волнением, он направлялся к воротам, как вдруг увидел группу странных людей. Это были пятеро солдат, одетых в такие обноски, каких в наши дни на военных, пожалуй, и не увидишь. Каски без камуфляжных чехлов, потрепанная форма без приметных знаков различия и именных нашивок, армейские ботинки — все было порвано, поцарапано, покрыто грязью. А лица и того хуже. Они блестели от жира, будто их не мыли несколько дней, торчащие скулы и воспаленные глаза говорили о недоедании и крайней изнуренности. Отросшая щетина и брови были покрыты белесой пылью. Один из солдат, похоже вконец изголодавшись, механически подъедал недозрелые яблоки, наполнявшие каску.
Мороз пробежал у него по коже, и он замедлил шаги. От жуткого ощущения, сопровождавшегося догадкой, что эти пятеро были дезертирами, а может, совершили еще более страшное преступление. Солдаты же, не обращая на него внимания, просто шли своей дорогой. Двое — взвалив на плечи куртки, в которые были завернуты недозрелые яблоки, двое — поглаживая карманы, набитые теми же яблоками, а один — жадно жуя очередное недозрелое яблоко.
Когда он поравнялся с солдатами, дрожь обуяла его с новой силой. Потому что солдат, жевавший яблоко, в отличие от своих товарищей, прошедших безучастно мимо, стрельнул в него острым взглядом. Из всех пятерых у этого солдата было самое юное и спокойное лицо, а его взгляд, пробиравший до костей, отличался вдумчивостью.
И всё. Солдаты продолжили свой путь, и, когда через некоторое время что-то заставило его оглянуться, оказалось, что все пятеро уже скрылись за насыпью. Вскоре он совершенно забыл о них: внезапно оказавшиеся перед ним деревянные ворота с облупившейся краской и старый дом, окутанный тишиной, вызвали напряжение и волнение уже другого свойства.
Хотя ворота стояли полуоткрытыми, дом, похоже, был пуст, и под ближайшими фруктовыми деревьями не мелькало ни одной человеческой тени. Только старая собака, дремавшая под верандой, лениво открыла глаза и посмотрела на неуверенно вошедшего гостя. Но не залаяла, а просто повела ухом и опять закрыла глаза.
— Есть кто-нибудь? — Прочистив горло, он позвал хозяина, достал носовой платок и вытер не успевший вспотеть лоб.
Как и ожидалось, ответа не последовало. Он позвал еще несколько раз и, наконец увидев неподалеку деревянный топчан в тени деревьев, направился к нему. Собираясь подождать хозяина и выкурить сигаретку. Но не успел он сесть на топчан, как из глубины дома донесся слабый женский голос:
— Кто там?
— Могу ли я увидеть хозяина?
— Он сейчас в поле, приходите позже.
— Нет, я подожду.
— Вы, наверное, приехали издалека, так заходите в дом.
Женщина все не появлялась. Он вообще не мог понять, где находится обладательница голоса.
— Где вы?
— Поднимитесь на веранду, поверните налево и сразу увидите.
Посомневавшись, он неуверенно сделал, как ему велели. Дом внутри был намного просторнее, чем выглядел снаружи. Этот дом, которому, судя по остеклению и планировке в японском стиле, насчитывалось не так уж много лет, казался старым, придя в упадок без регулярного ремонта. Деревянные опоры и оконные рамы местами прогнили до черноты, на оштукатуренных стенах там и тут виднелись пятна. Половицы веранды шумно скрипели при каждом шаге гостя.
Как и обещал голос, в левом углу веранды он сразу увидел открытую дверь в комнату. У окна, выходившего во двор, стояла старая кровать, а обладательницей голоса оказалась лежавшая там женщина средних лет. Не меняя положения, женщина рассматривала отражение гостя в маленьком ручном зеркале. Должно быть, свободно двигать она могла только руками.
— Зачем вы приехали? — спросила женщина все тем же невыразительным голосом, увидев, что он вошел в комнату. Он почувствовал себя неловко. Не мог сообразить, с чего и как начать рассказ о себе. Судя по возрасту, женщина никак не могла быть той, что отвезла его, новорожденного, в храм, и все-таки, не зная наверняка, кто в семье есть кто, нельзя было необдуманно бросаться словами.
Однако благодаря женщине неловкость вскоре исчезла. Она внимательно следила в своем зеркале за приближением гостя и вдруг, вздрогнув, спросила то ли с удивлением, то ли с испугом:
— Может быть, молодого господина зовут… Мансо? Пэк Мансо?
— Да, но… — Он был озадачен. Не столько даже тем фактом, что она знала его мирское имя, неведомое и наставнику, сколько выражением ее глаз, совершенно утратившим осмысленность. Услышав его слова, женщина с рыданиями, похожими на стоны, в исступлении забила изможденными руками.