— Когда я был маленьким, вы с невесткой жили слипшись?
— Пожалуй, так. Я думал, ты ничего не понимаешь…
— Сельчане отлавливали партизан и отрубали им головы, а потом выставляли эти головы для просушки на камни вдоль берега ручья?
— Возможно… Безумные были времена, партизаны и сами насаживали головы противников на бамбуковые копья.
— Партизан подвешивали на дерево жожоба перед полицейским участком и забивали до смерти?
— Ну, били их, если отлавливали, как собак — это точно.
Я, одно за другим, возвращал себе воспоминания, от которых отказался, но тут с улицы донесся шум, и ворвались вы, с оружием. Кто-то из домашних подсмотрел за нами и донес в полицейский участок. Но, я клянусь вам, тот всаженный в пол острый нож был лишь инструментом возвращения утраченного, а не орудием убийства, как вы опасаетесь.
Я сказал бы, что вы пришли слишком рано. Вы должны были, по крайней мере, подождать, пока я не закончу дела с братом. А еще лучше, дать мне один или два дня на то, чтобы найти либо перышко отца на семейном участке, откуда он улетел журавлем, либо его ссохшуюся до размеров кулака голову среди камней на берегу ручья. А еще я собирался отыскать того лейтенанта сил обороны и проверить, остались ли на его постаревшем члене следы от укусов оводов, а потом разузнать, куда подевались прокаженные, которые раньше постоянно прятались в зарослях ячменя и земляники.
Я хотел так же, как и вы, чувствовать доверие и любовь к тому, что сам видел и знаю. На этой почве я хотел взрастить доверие и любовь к миру и к людям, привести в порядок жизнь и мечты. Но вы пришли слишком рано, все, что я хотел вернуть, так и осталось вспышками воспоминаний. Печальными или тревожными, бесполезными вспышками.
ОСТРОВ АНОНИМНОСТИ
Перевод Инны Цой
— Тц-тц-тц! — осуждающе поцокал языком муж.
Был поздний вечер, он уже поужинал и смотрел телевизор. Как обычно, показывали полицейский участок: в помещении, скрючившись, сидели мужчины и женщины, камеры снимали их с разных ракурсов, а они закрывали лица руками и воротниками. Можно было подумать, что их привезли из казино, но на деле они оказались посетителями подпольного ночного клуба. День был в самом разгаре, а они танцевали в полутемном зале, откуда их и забрали в участок. Только диктор говорила не «танцевали», а «прижимались друг к другу», подчеркивая, насколько безнравственным было их поведение.
— А все потому, что нашему поколению стало слишком легко скрываться под маской анонимности.
Муж скорбно смотрел на экран. Эти речи я слышала много раз и знала, что он сейчас скажет. Проедешь в городе хотя бы одну остановку на автобусе, попадешь в соседний район и уже не встретишь знакомых. Легко можно спрятаться, превратиться в анонима, вот это и лишило людей страха. Наше поколение развращено, женщины становятся распущенными… С этого муж всегда начинал, а заканчивал тем, что тоскует по родной деревне, по родной общине, которой очень гордился.
— Все друг друга знали, насквозь видели. Хоть в близких отношениях, хоть нет — все связаны кровными узами, так что женщины, кроме совсем уж отчаянных, даже и думать не смели о том, чтобы нарушить заведенные порядки. Бывало, прикрывались поездками в уездные городишки, но рано или поздно правда выходила на свет…
Каждый раз, когда я слушала мужа, в памяти словно в протест на его слова всплывала одна давняя история. Да, я должна была чувствовать свою вину перед ним, испытывать стыд, но эта история, случившаяся десять лет назад, была — да и сейчас остается — лишь воспоминанием о минувших днях.
В тот год в начале весны я закончила педагогический институт и получила первое распределение в начальную школу в деревне, название которой и упоминать-то не хочется. Это было горное ущелье в шестидесяти ли от местной администрации; чтобы добраться до школы, нужно было преодолеть два высоких и обрывистых горных перевала. Совершенно непригодное для жизни людей место.
Когда я приехала туда впервые, то, выйдя из автобуса, оказалась на чуть скошенном склоне. Некоторое время я просто стояла — на душе было тяжело. Высокие горы, окружавшие склон, казались мне стенами тюрьмы, из которой я никогда не выйду, а виднеющаяся вдалеке деревня, где проживало около ста семей, выглядела заброшенной и безлюдной. Школу же, где мне предстояло работать, я так и не разглядела, наверное потому, что она стояла в тени гор.
Два-три пассажира, которые вышли вместе со мной, разбрелись кто куда, и я направилась к ближайшему магазинчику, чтобы спросить дорогу. Пройдя несколько шагов, я вдруг ощутила, будто мою кожу пронзил острый луч. Я остановилась, огляделась и заметила мужчину, который, сидя на деревянном помосте у магазина, рассеянно смотрел на меня. Штаны у него были настолько грязными и потрепанными, что невозможно было понять, из какой они ткани, да и куртка цвета хаки с потертыми рукавами выглядела совсем изношенной. Мне стало любопытно, что это был за луч, и я невольно взглянула в лицо мужчины — смуглое, худое, с выступающими носом и скулами… Вот тогда это и случилось. Мне вновь показалось, что под мою кожу проник какой-то свет. И хотя глаза у незнакомца были безумными, я поняла: этим лучом был его взгляд.