— Правда, не знаете?
— Да в самом деле, история твоя не имеет ко мне никакого отношения.
— Потерпите минут пять. Я должен напомнить вам финальный пассаж той зимы. Если вы дослушаете, не станете больше отпираться.
Мужчина открыл глаза. Увидев это, учитель Ким, словно с облегчением, осушил свой стаканчик. Я тоже. Время перевалило далеко за полночь, все пассажиры, за исключением нас, спали. Слышалось лишь дребезжание вагонов и монотонный стук колес. А воспоминания учителя Кима разгорались все яростнее. В его глазах даже мелькнула жестокость, сходная с жестокостью матадора, нацеливающего последний удар в сердце выбившегося из сил быка.
Ну вот и обещанный финальный пассаж. Закончились длинные каникулы, и на рассвете наступившего наконец дня церемонии окончания учебного года нас разбудил резкий крик какой-то девочки, ходившей в туалет. Когда мы выбежали, девочка, сильно испуганная, смертельно бледная, показывала нетвердым пальцем, как немая, прямо в направлении «западной сливки».
Сначала нам показалось, будто на дереве болтается белье. Но мы ошиблись.
Там несчастная сестра нашла свою смерть… Ветка, на которой повесилась девушка, была не толще человеческого предплечья, и ноги ее подгибались, касаясь земли, но руки уже обмякли. Вскоре подбежал отец-настоятель, и тогда старшие братья с трудом сняли с дерева тело. В нем еще оставалось немного тепла, одежда на груди и животе была изодрана, на ногтях запеклась кровь. Чтобы с парализованными ногами доползти из комнаты Святого Варфоломея до дерева, она должна была потратить немало времени, и повесилась, судя по всему, совсем недавно. Но ее заплаканная душа поспешила, наверное, оставить проклятое оскорбленное тело, и ни искусственное дыхание, ни примчавшийся доктор не принесли никакой пользы. Внимательно осмотрев тело, доктор средних лет резко сказал стоявшему безучастно настоятелю: «Похоже, она беременна. Тут нужнее полиция». И ушел.
Узнать подробности того, что происходило дальше, не представляется возможным.
Спешно поев и получив строгий наказ не упоминать о случившемся, мы отправились в школу, а когда вернулись, все уже было кончено. В приведенной в порядок комнате Святого Варфоломея лежало тело сестры, облаченное в чистые погребальные одежды, и подле него на аккуратном столике с ритуальной пищей две свечи отбрасывали зловещий свет. «Западная сливка» была безжалостно срублена, а брата настоятеля, по невразумительным словам малышни, связали, словно зверя, и куда-то увезли — об остальном оставалось только догадываться.
Он так и не показался перед нами тем страшным утром и в конце концов довел себя до безумия. Это он срубил «западную сливку».
Но что действительно произвело на меня глубокое впечатление и о чем знал я один, случилось поздно ночью.
Возбужденный событиями того дня, я долго не мог заснуть, а после полуночи почувствовал необходимость пройти мимо комнаты Святого Варфоломея, откуда больше уже не доносился плач.
Мне тогда только исполнилось двенадцать, но, несмотря на страх перед мертвецами и привидениями, я, ясно почувствовав присутствие человека в той комнате, набрался-таки храбрости отправиться в туалет. Вдруг в окне явственно блеснул необычный свет, и я с опаской заглянул в комнату. К моему изумлению, там находились двое. Отец-настоятель и какой-то парень. Хотя густые брови и высокая переносица были мне незнакомы, определенно это был тот самый брат — кумир «Назарета».
Он рвал книгу и по листку сжигал ее на цементном полу. Судя по красному переплету и плечам настоятеля, вздрагивавшим каждый раз, когда отрывался очередной листок, это была Библия. Вдруг мрачный голос отца-настоятеля прервал тишину:
— Прости, он тоже уже получил свое.
Но парень, будто глухой, механически продолжал. Не находивший себе места настоятель внезапно схватил его за запястье и проникновенно сказал:
— Прости, из-за человеческих деяний не разочаровывайся в Боге!
Парень с тоской в голосе ответил:
— Я забыл Бога Нового Завета, когда она заболела. Раньше мою веру поддерживало это учение о наказаниях и воздаяниях, но я понял: проклятие, посланное Каину, не воскресит Авеля, и благословение, данное Иову, бессильно вернуть ему утраченное.
И хотя тогда я совершенно ничего не понял, впечатление, произведенное обстановкой, заставило меня запомнить те слова на всю жизнь.
Отец-настоятель, все еще сжимая руку парня, поднял на него переполненные слезами глаза.
— Глядя на меня… Прости его. Грешника.
В глазах парня ярко вспыхнула прежде смутная враждебность.