Те, кто сохранял рациональное отношение к мятежу, хорошо понимали, что граждане Атерты еще не достигли такой степени зрелости суждений, чтобы самим определять политические идеалы и следовать им. Они знали, что даже успешное развитие мятежа приведет в результате не к фундаментальным преобразованиям, которые приблизят граждан к идеалу, а только к изменению аппарата власти и смене правителя. А еще они знали, что, даже внедрившись в правящие круги, не смогут верховодить полноценно, поскольку их управленческие способности ограниченны. Поэтому они установили контакт с неким честолюбцем, предполагаемым кандидатом для замещения поста Тираната после его падения, и ушли в тень. Для них мятеж был лишь хорошей возможностью повысить собственный статус.
Те, кого захватили эмоции, были в некотором смысле не столь глупы, сколь наивны. Они тоже понимали, что сознание граждан Атерты еще не обладает зрелостью, но верили в то, что после мятежа под их руководством некая зрелость будет достигнута. Они мечтали, что идеальная политическая система, которую они собирались внедрить в дотоле не видывавшей ничего подобного Атерте, впоследствии будет принята во всем греческом мире. Но в итоге роль этих охваченных страстью представителей толпы свелась к защите вышеупомянутых рационалистов от сторонников Тираната.
Утверждать, что при каждой политической трансформации интеллектуалы делятся на эти две категории, было бы поспешно и безосновательно, и, конечно, в истории известны лидеры, в ком холодная расчетливость и организационные таланты совмещались с самоотверженностью, — они приносили победу своему народу и покрывали себя славой. Но мыслители Атерты являли собой более распространенный образчик — тот, что вовлекает в борьбу граждан, заведомо зная, что те еще не доросли до демократии.
Еще интереснее было наблюдать за поэтами-трагиками и прочими творческими личностями, поддержавшими лидеров мятежа. Сначала заявили о себе драматурги и авторы поэм, которых можно грубо разделить на два типа. Представители первого ратовали за чистоту искусства, даже когда речь шла о воле народа к переменам или гневе по отношению к Тиранату и его сторонникам. Из-за чрезмерной возбудимости их чувства были излишне ярки, голоса звучали слишком громко и яростно, жесты казались неестественными, но они, без сомнения, были настоящими поэтами. Другие были простолюдинами, ошибочно ступившими на эту дорогу. Они, заблуждаясь в оценке собственных талантов, заделались поэтами благодаря случайности, их интересы всегда были предельно просты: они хотели славы, власти и богатства, и эти желания, долгое время подавлявшиеся, наконец вырвались наружу. Можно сказать, что стихи или драмы для них были лишь средствами достижения целей.
Но несмотря на это, в самом начале событий их творчество пользовалось оглушительным успехом. Даже очень слабая драма с плохим текстом и ужасной композицией восхвалялась как шедевр, если в ней сквозил намек, что Тираната ждет жалкий конец. Пьеса, сплошь состоявшая из вульгарной брани и легкомысленных шуток, встречала шумное одобрение, если только в ней содержались обвинения в адрес деспота. Возродив традиции Илиады и Одиссеи VI века до н. э. и при этом начинив свои сочинения оскорбительными словами и сплетнями, поэт-эпик, описавший эпоху правления Тираната как самую что ни на есть порочную, стал вторым после Гомера, а поэты-лирики, до этого воспевавшие молодость, любовь, вино и отшельническую печаль, либо рьяно обличали Тираната, либо вовсе хранили постыдное безмолвие.
Многочисленные творцы устремились к успеху, словно бабочки-однодневки к огню. Третьесортные драматурги и поэты, которые не могли реализовать свои ничтожные способности вне нивы искусства; безызвестные актеры, восполнявшие недостаток таланта непомерно напыщенной игрой и чересчур размашистыми движениями; арфисты с напряженными пальцами, способными извлекать только самые высокие звуки; актрисы, участвовавшие в празднике Фесмофории (в нем могли участвовать только свободнорожденные женщины); дудочники, развлекавшие людей на частных вечеринках, — в погоне за сиюминутной славой и популярностью все они энергично взялись за эту тему. В общем, полис Атерта гудел как базарная площадь, оглушаемая визгом музыкальных инструментов — не разобрать, музыка это или шум, — и декламацией стихов, похожих то ли на площадную брань, то ли на политическую пропаганду, да вдобавок гулом от действа, являвшего собой скорее церемонию сжигания чучела Тираната, чем спектакль.