Он видел вновь мальчика, которого творил, даря ему свою кровь и сидя у его постели в полумраке, с опаской и тревогой наблюдая за его изменениями. Мальчика, который не расслаблялся даже во сне, всегда готовый отразить удар, который ему никто не собирался наносить. Удар, который он ожидал всегда и от всех, и бил первым даже тех, кого бить не имело смысла.
И, проснувшись резко и преждевременно, он понял - казни не будет. Или он сам шагнет под лучи солнца вместе с ним - своим проклятым творением, восставшим против творца.
Гэбриэл задумчиво наблюдал за пленником. Ненависть, которую он привык испытывать, слыша это имя, отходила на второй план. Теперь ему было жаль глупого и злого мальчишку, который не мог жить в мире ни с собой, ни со всем миром. Он удивленно думал о том, что жалость впервые за много лет напомнила ему о себе, об этом странно щемящем состоянии, когда поступки утрачивают логичность, а сердце становится не органом, перекачивающим кровь, но чем-то большим и даже неприятным в своей нервной пульсации.
Ему не было жаль ни своих жертв, ни всех остальных. Недавняя напрасная кровь - глупая смертная женщина по имени Франсин - никак не мешала ему жить дальше. А вот то, что предстояло сделать ему через несколько часов, вызывало в нем отвращение.
И для себя он решил - этого не будет. Нет того права, по которому они будут казнить или миловать. Слишком тяжек этот груз. Слишком велика ответственность - стоя на краю обрыва, сталкивать туда кого-то. Только самого себя можно толкнуть вниз. Себя. Но не иного.
Можно убивать для жизни. Такова их участь. Им нужна кровь - живая, пульсирующая в венах жертв. Чтобы жить самим. Такова судьба и таков рок тех, кто стал жертвами - быть пищей для бессмертных.
Нельзя убивать из мести. Даже если это грозит разоблачением. Даже если это существо доставило тебе столько неприятностей. Это не равносильно неприятности и смерть.
И даже если глупый мальчишка в ненависти своей обрек тебя самого на смерть - нет права у тебя казнить его.
Детей не убивают. Детей наказывают. Наказывают жестоко, но не смертью.
Их глаза встретились, и они поняли друг друга без слов, как понимали всегда.
Гэбриэл подошел к уже практически пришедшему в себя пленнику, перочинным ножом вспорол веревки на запястьях и щиколотках. Торвальд вздрогнул, затравленно оглянулся, словно бы прощаясь со всем окружающим. Гэбриэл не спешил радовать его своим решением, ибо в его замысел это не входило.
Гарет ошеломленно посмотрела на него, попыталась встать из кресла. Но на ее плечо легла уверенная и тяжелая рука Кевина, который впервые осознал свою силу и обрел уверенность в себе. Он знал, что делает то, что должен делать и не колебался более.
-Аллен! Что все это значит?..
-Подожди, милая.
Аллен поднялся - с трудом, он чувствовал себя тяжелым и сонным, но уверенность в правильности своего решения окрыляла его. Он подошел к сидящему на полу и растирающему затекшие руки парню, приподнял его лицо за подбородок - жестко, но не грубо.
-Ты хочешь жить?
В глазах Торвальда метнулось и тут же скрылось что-то невиданное радость, безумная жажда жизни, надежда, благодарность. И тут же вернулась привычная ненависть.
-Что это значит? Хочешь поиздеваться напоследок? Плевать! Я готов поехали же.
Аллен размахнулся и отвесил Торвальду пощечину такой силы, что тот упал навзничь на пол.
-Отвечай! Ты хочешь жить?
Гарет пыталась подняться с кресла, но руки Кевина крепко вдавливали ее обратно.
Мальчишка молчал, прижимая руку к пламенеющей щеке.
-Отвечай мне, мальчик!
-Да! Да, будь ты проклят! Проклятый сукин сын, да! Хочу!
Слезы катились по его щекам, искусанные в кровь губы выбрасывали слова, словно пули.
-Тогда ты будешь жить. Но ты будешь жить совсем по-иному. Не так, как раньше. По нашим правилам. По нашим законам. По нашей морали. И ты будешь жить с нами, пока мы не разрешим тебе уйти. А это случится, когда ты изменишься.
-Нет! Я запрещаю, Аллен, Гэбриэл! Мое слово - закон!
-Это закон варварской древности. - негромко сказал Кевин. - Этот закон порождает вот таких вот дикарей. Пора принимать иные законы.
Торвальд недоуменно переводил взгляд с Аллена на Гарет. Он никак не мог понять, что все это значит - то ли жестокий фарс, мастером которых он был, то ли что-то совсем иное. Понять смысл иного ему было трудно прощение, милосердие, любовь были для него недоступными понятиями. Пока еще недоступными.
Аллен поднял его за плечи, резко встряхнув, внимательно взглянул в глаза.
-Я нарушаю закон для тебя. Я отменяю твой приговор. На свой страх и риск. Я даю тебе последний шанс на жизнь.
Торвальд молчал, но по нервному движению губ было видно, что он хочет что-то сказать.
-Я не прощаю тебя за то, что сделал ты. Но я прошу у тебя прощения за то, что сделал я. И - за то, чего я не сделал. Слышишь меня?
И тут произошло неожиданное. Торвальд разжал кулаки, вцепился накрепко в футболку Аллена, прижался к нему так, словно кто-то пытался его оторвать, и заревел - как обиженный, несчастный, брошенный всеми ребенок. Которым он и был в глубине души.
Аллен погладил его по волосам, не успокаивая, и негромко проговорил:
-Я ведь люблю тебя, мальчик. Люблю.
Глазами он встретился с Гэбриэлом и опять слегка улыбнулся ему. Это не было правдой. Но это как всегда - работало.