Обжившись, занялись казаки торговлей. Семён с Шестаковым ездили в дальний городок и вернулись при многих соболях. Семён заплатил Зыряну долг и всё равно остался при выгоде.
Что Семён, что Шестаков — мужики хитрые. Поехали продавать голубые бусы да тайком прихватили разные » железа. Торговать железом царский указ запрещал строго-настрого. Да Зырян, знавший казачью бедность, будто бы и не заметил ничего. В конце концов, торговали казаки железом на свою же голову. Не костяными, а железными уже стрелами воевали с ним оленьи да собачьи ясачные мужики.
Торг прошёл быстро, без насилия.
Местный тайон сторговал у Семёна медный котёл.
Котёл был средний, ведра на три. Семён запросил обычную цену: набить котёл соболями с верхом. А за сверх обещал дать надбавку: тайоновым жёнам голубого бисеру по горсти. Против такой русской щедрости тайон не устоял: купил котёл за тридцать соболей да ещё четыре горсти бисеру получил.
Шестаков тоже выгодно товарец сбыл: продал топор за десять соболей да железный прут в три чети — за пятнадцать соболей. И все были довольны — и русские прибыльной весьма торговлей, и якуты.
Затевали якуты дело большое, и железа и меди надобно им было много.
Весна стояла уже за горами, и пока не вскрылись реки, Зырян послал Семёна Дежнёва с соболиной казной в Якутск. Дал ему в товарищи трёх казаков.
Шли, торопились, а миновать беды не пришлось.
Мелькнул привидением на сопке ламут. Оставил после себя лыжный след. Тревожно стало. Может, случайный какой, а может, дозорный. Может, испугался, а может, побежал своих звать сюда.
Спали теперь со сторожем. Трое спят, четвёртый ночь слушает.
И услышал на какой-то уж день сторожевой Артемий Шестаков вроде бы скрип. Послушал ещё, аж наморщился весь, — тишина. Только взяла его жуть, и небось с десяток раз отбарабанил он «Отче наш» и «Богородицу». Успокоился было — и опять скрип.
Шестаков, чтобы не спугнуть скрипуна, бочком забрался в походную юрточку, тихо затормошил казаков.
— Мужики, вставай!
— Что? — спросил Дежнёв.
— Семён, окружают нас будто.
Дежнёв вскочил.
— Тихо! — осадил его Шестаков.
— Пищали приготовляй, — скомандовал Дежнёв шёпотом, окончательно проснувшись и понимая, что Артемий прав.
По одному выползли из юрты, засели с четырёх сторон, изготовились.
В ту ночную пору на север, на юг, на восток и запад, в каждую сторону на тысячу вёрст доживала век ледовая тишина.
Скрип — и ни звука.
Скрип. И страшно: не зверь ступает на снег, люди ползут.
И когда задышало где-то близко и, легко трогая землю, метнулось к юрте, гаркнул Дежнёв:
— Пали, ребята!
Четыре молнии поразили четыре части света. Ночь заревела от боли, от смерти, от неизвестности. И побежали, побежали. И только близко орал и захлёбывался в сугробах раненый человек.
— Мучится-то как, прости господи! — пожалел Шестаков.
— Добить надо! — сказал Дежнёв. Промолчали казаки. Семён поправил рукавицу, покрутил на ремешке шестопёр.
— Ну его, пусть орёт. В засаду попадёшь! — засуетился Нефед.
— Какое там! Сто вёрст будут теперь драпать.
Дежнёв пошёл на крик, и скоро там смолкло всё.
— Кому дежурить? — спросил он, возвращаясь.
— Мой черёд не вышел, — откликнулся Шестаков.
Семён приказал:
— Ложись все. До утра спокойно будет.
Забрались в юрту.
— Этот-то как? — спросил Нефед.
— А так! — сердито рявкнул Дежнёв.
Спали безмятежно. Проспали зарю. Натопили снегу, сварили кашу, поели. До полудня ехали одни. Ламутов было не видно, у казаков лопалось терпение: когда опасность в двух шагах, уже не страшно, страшно, когда знаешь, что нападут, и не нападают.
В полдень пожаловали. Сначала замаячили впереди, но на сближение не шли, уходили, будто заманивали. Потом и позади объявились. Отряд густой, быстрый.
— Что будем делать? — спросили у Дежнёва.
— А что нам делать? Казну государеву везти в Ленский острог.
Прошли ещё вёрст десять. Возле горных отрогов передний край развернулся и пошёл на казаков.
— Голо-то как! — затосковал Нефед. — Спиной опереться не на что.
Шестаков оскалился:
— Зато видней.
Спешились казаки. Приготовились к бою.
Ламуты то сжимали кольцо, то опять отходили. Завизжали вдруг, поскакали и, близко не подойдя, откатились.
— Хотят узнать, что ли, как далеко пищали бьют? — спросил Шестаков товарищей.
Семён из саадака достал лук и стрелу.
— На ихний бой ихним боем отвечу.
Когда ламуты опять побежали на русских, когда пустили костяные стрелы, Дежнёв встал в изготовку и послал свою железную стрелу. Угодил в задние ряды, в шею старого воина, и тот закричал так же страшно и жалобно, как вчерашний. Ламуты повернули, утащили старика.