Встречь солнцу. Век XVI—XVII

— Согласна.

— Ну и хорошо. Мы теперь хорошо заживём, голубушка. Мужа твоего сам воевода приметил, пошлёт, глядишь, на хорошую службу. Мы с тобой-то кое-как, а сынок наш богатым будет. Будем с тобой мы, Абакаяда Сичю, зачинателями рода. Хороший род сотворим! Муж не дурак, жена красавица, в дворянстве бы детям ходить. Что скажешь, Абакаядушка?

Абакаяда видела, что муж весел, взяла у него сына, положила в колыбель, а мужа обняла нежно и сильно.

— Любимом назовём сына! — шепнул Семён на ухо Абакаяде, словно тайну доверял.

Абакаяду крестили, и стала она Абакан. Любиму был уже год, Абакан его баловала, а Семён в нём души не чаял.

Летом втроём ушли в тайгу готовиться к зиме. Семён бил зверя, Абакан резала мясо на ремни, развешивала на ветках, сушила. Жир и кровь тоже сушила. Абакан набивала жиром кишки животного, а кровь собирала в рубец. Нимэн — кровяная каша — в почёте у северных людей.

Однажды Семён поймал лисёнка. Обрадованный, потащил его в игрушки крошечному Любиму.

Семён тихо подошёл к юрте и услышал, что Абакан поёт. Поёт чукотскую сказку на якутском языке. Сказка была прекрасна, и у Семёна заныло сердце.

Сел на землю, прислонился спиной к пологу, слушал.

Вышел охотник Итте,
К рыбному озеру вышел,
И солнце стояло алое,
И пламя его весёлое
Трепетало в воде,
Словно цветок нездешний,
Словно светлая рыба,
Та, что с серебряным рогом,
Та, что владеет морем,
Та, что полюбит Итте
За доброту его.
В этом сиянии алом
На глубине глубокой
Плавали светлые рыбы,
А может быть, плавали звёзды.
Может быть, в этом озере
Отдыхали они?
Светлые эти видения
Не ослепили Итте,
Рысьим охотничьим глазом
Лодку увидел он.
Огромную чёрную лодку,
А в лодке сидел неподвижно
Тот, кто скалой казался,
Кого облетают птицы,
Кого не коснётся буря,
Волки пред кем скулят,
Направил на великана
Ловкую свою лодку
Неунывающий Итте,
Итте, не ведавший страха.
— Зачем ты пришёл в наши воды?
Как смел разогнать рыболовов? —
Кинул по ветру Итте
Дерзостные слова.
А тот сидел неподвижно,
Словно камень, задумчивый,
Словно бездна, немой.
Крикнул охотник снова:
— Я — Итте, ты мне не страшен!
Я сети свои забрасываю,
Будто тебя и нет!..

Дальше Семён не слушал. «Неужто, — думал, — Любим якутом вырастет? Мать всегда при нём, мать своему, да ведь не русскому языку научит». Забежал в ярости Семён в юрту и сник. Сидит Сичю, что тебе матерь божия, а Любим за грудь ручонкой вцепился, сосёт молоко и вздыхает от спокойствия, от сладости. Сичю улыбнулась Семёну, глазами показала, где еду взять, а Семён глядит на своих дитятей, и хорошо-то ему и покойно тоже, в пору самому вздыхать, как Любим вздыхает.

Сел Семён возле колыбели, стал рассказывать ему свою русскую сказку, о русских сильных воинах, о славном Илье Муромце.

По морю, морю синему,
По синему, по Хвалынскому,
Ходил-гулял Сокол-корабль
Ни много ни мало двенадцать лет.
На якорях Сокол-корабль не стаивал,
К берегам крутым не приваливал,
Жёлтых песков не хватывал.
Хорошо корабль изукрашен был:
Корма — по-звериному, бока — по-змеиному,
Хозяин-то был Илья Муромец,
Слугою был — Добрынюшка,
Никитин сын,
Было на корабле пятьсот гребцов,
Пятьсот гребцов, удалых молодцов.
Зазрил Сокол-корабль турецкий хан,
Турецкий хан, большой Салтан,
Большой Салтан Салтанович…

Журчала былина по камушкам будто, вспомнилась Семёну русская мурава, ромашки млеют, небо высокое. Прилёг Семён возле сына и заснул. Снился ему Любим-богатырь. Взрослый совсем, натягивает тугой лук, кричит:

Лети, моя калёная стрела,
Выше лесу, выше лесу по поднебесью,
Пади, моя калёная стрела,
В турецкий град, в зелен сад,
Во бел шатёр, за золот стол,
За ременчат стул
Самому Салтану в белу грудь.

Хорошо кричит Любим по-русски, а сам в шкурах весь, северный мужик. Загрустить бы Семёну, а грусти нет, смотрит на Любима, и по нраву ему могучий сын, чернявый, а с глазами синими, будто лен зацвёл.

Наготовив на зиму мяса, наквасив, навялив рыбы, насолив грибов, вернулся Семён Дежнёв в Ленский острог и зажил себе неголодно. Корову купил: опять хлопоты, косил траву, поставил на подворье стог сена — забыл походы.