Милосердный государь, царь и великий князь Михаил Фёдорович, пожалуй нас, холопов своих, вели, государь, наше бедное разорённое челобитие принять в Ленском Петру Петровичу Головину да Матвею Богдановичу Глебову да дьяку Еуфимию Филатову, чтоб наша бедность и разорение тебе, великому государю, была ведома и про наше службишко было явно.
Царь, государь, смилуйся, пожалуй».
Открыть новую реку — значило учинить прибыль государю, воеводе и самому себе. Открытие ради бессмертия казаков не волновало.
Колыму открыли в 1643 году потому, что до 1643 года казаков устраивали более близкие пастбища. Но людей в Ленском остроге становилось всё больше. Старые казаки из подчинённых вырастали в командиров и, щеголяя друг перед другом, уводили свои отряды на край света и, наконец, достигли его. Когда же эти новые командиры были убиты чукчами, или отосланы с почётом в Москву, или посажены на цепь за воровство, новые простые казаки стали ещё более новыми командирами. Им тоже не терпелось открыть какую-нибудь речку.
А открывали Колыму вот как.
Дмитрий Зырян собрал на Яне соболей, отправил казну в Якутск, а сам пошёл на Индигирку, с Индигирки на Алазею. Там казаки поставили острожек, собрали с юкагиров первый ясак. С казной — в семь сороков соболей — послал Зырян в Ленский острог Фёдора Чюкичева, который и рассказал в Якутске об этом славном походе, о том, как плавали по Индигирке, по морю, по Алазее, как воевали с юкагирским князцом Ноочичаном, как взяли в плен Шамана и Шаман открыл, что от Алазеи в трёх днях езды на оленях течёт в море великая река Колыма, на той реке русских не бывало, а живут на ней бесчисленные люди, и те люди о русских тоже не ведают, а соболей у них, зверя и рыбы что волос на голове.
Из четырнадцати человек Зырянова отряда девять было ранено в боях с Ноочичаном, и на Колыму русские идти побаивались. Тем временем пришли на Алазею морем с Оймякона Стадухин с товарищами.
Для начала казаки передрались, но к Зыряну ездил Дежнёв и уладил дело. Отряды объединили, начальником стал Михаил Стадухин, а Стадухин долго думать не любил, сел на коч, взял с собой одиннадцать казаков — всех своих да Зыряна — и пошёл на Колыму.
Первое зимовье с тыном вокруг поставили в самом устье, на протоке, а потом перебрались пониже, туда, где впадает в Колыму Анюй.
Назвали зимовье Нижнеколымск.
Воевода
Петра Петровича Головина — ленского воеводу — одолели дурные сны.
Снились ему разбойники. Будто убежал от них в махонькую часовенку, стоит на коленях и молится. Чем больше поклонов кладёт, тем страшнее на душе. Икона перед ним большая, а какой на иконе святой, непонятно. И вдруг та икона начинает хлопать глазами, растворяется вдруг, и выходит на Петра Петровича дьявол с вилами. Смотреть на него нет никакой возможности, а отворотиться назад и того ужасней.
Дико закричал Головин и проснулся. Утро. Дом услыхал крик воеводы и весь на цыпочках.
Пётр Петрович лежит с открытыми глазами, с натугой вспоминает лицо вышедшего из иконы.
Вспомнил. Вскочил.
— Хабаров. Брошка. Эй-й-й!
Влетели в спальню двое стрельцов.
— Взять!
Стрельцы метнулись вон, грохая сапогами. Этот тяжкий грохот, удаляясь, терял крепость, потом сапоги неуверенно и долго топтались на месте, пристыженно шаркали обратно.
— Кого?
Головин тупо и подозрительно смотрит на стрельцов.
— Пошли!
Разметался, задремал.
И опять явился ему с вилами. А лицо-то у него хабаровское.
— Эй-й-й!
Стрельцы врываются в спальню.
— Хабарова взять!
Стрельцы радостно мчатся подальше от воеводы; слава богу — прояснилось. Ерофея Хабарова привезли на следующий день. Он был человеком богатым, имел соляные мельницы, его люди промышляли для него соболя.