А Пелева, как услышал базар, выхватил из меховых своих одежд русский кинжал — и Дежнёву в грудь. Семён упал, а Пелева из дома и к своим.
Только Дежнёв был Дежнёв. Под кафтан спрятал железную рубашку, не задел его кинжал. Схватил Семён аркан и за гостем. С крыльца метнул, захлестнула петля горло, упал Пелева, ногами забил.
Тут и Втор с Андреем опомнились. Один стал палить по стойбищу — уже шли оттуда воины, другой по Пелеевой дружине. Одного убили, остальных в плен взяли.
Стал Семён пытать Пелеву, что и как, узнал недобрую весть: на казаков идёт большой тойон Аллай, а воинов с ним пять сотен.
Хотел Семён взять с родичей Пелевы выкуп оленями, целое стадо хотел забрать, а казаки соболей запросили.
Дежнёв говорит им:
— Война с Аллаем у нас будет долгая.
Осадит острог, на охоту не побежишь, у юкагиров не возьмёшь, своей еды не ахти много.
Иван Беляна пошёл против Дежнёва.
— На кой чёрт нужны олени! Их пасти надо. Попередохнут с голоду. А Аллай то ли нападёт, то ли нет, то ли пять сотен у него воинов, то ли пять десятков, то ли есть он, а может, и нет его. Может, его Пелева придумал.
— Ну глядите… — сказал Семён.
Взяли выкуп соболями.
Пелеву и его двух воинов отпустили. Свернули юкагиры стойбище, ушли, а ночью вокруг Нижнеколымского острога запылали многие костры.
Никто не заснул в Нижнеколымске. Небо стояло такое чёрное, что выпавший снег тоже был тёмен. Небо устрашало тьмой, земля устрашала пространством, а костры с высокими злыми головами обещали пожар, кровь, убийство. Ах, как далеко были от маленького острожка покой и дружелюбие!
— Вот и Аллай пожаловал, — сказал Беляне Семён. — Не пятьдесят у него воинов, а пятьсот, а то и вся тыща. Не придумал Аллая Пелева, будет Аллай поутру крепость брать.
— Кишка тонка! — рассердился Беляна.
— Да у нас тоже не шибко толстая. На север который тын глядит — хлипок совсем, а вторую башню не достроили.
— Перевоюем, Семён Иванов, мы твоего Аллая.
— Может, и перевоюем. Его сегодня напугать надо. Коль убежит, успеем крепость поправить, успеем едой запастись, а не то плохо нам будет.
— Как ты его напугаешь, Семён Иванов?
— А вот этак…
И тайно ушли из крепости десять человек.
Семён выбрал себе самый большой костёр. Где, как не у большого костра, стоит ураса Аллая? Подкрался совсем близко. Возле огня воины, человек двадцать, слушают, что старик говорит. Старик хорошо одет — может, шаман, а может, сам Аллай.
Вход в у расу ярко освещён огнём костра. От урасы ложится на мох большая подвижная тень. Кажется, что это сама ураса шевелится. Семён Дежнёв пополз в эту тень. Полз долго, замирая и вылёживая не шевелясь томительные бесконечные минуты. Старик у костра говорил всё громче и громче. Это было на руку Дежнёву. Проскользнул к урасе, прислонил к пологу мешочек с порохом, развязал его и, чертя на земле пороховую тропку, пополз назад.
И вдруг сильный порыв ветра отбросил в сторону спасительную тень. Ветер отклонил пламя, и показалось Семёну, что его глаза встретились с глазами старика. Может, так оно и было, но ударили по кострам казацкие пищали. Повалились убитые, закричали раненые. Заметались в испуге юкагиры.
Семён высек кремнём искру. Заплясала на снегу огненная змейка. Погасла на миг. Ослепительный шар вырос и развалился с грохотом возле большой урасы. Ураса запылала, и Дежнёв, пятясь в ночь, увидел, как выскочил из неё высокий молодой юкагир, а за ним — жёны. Это и был Аллай.
Казаки вернулись в крепость, а юкагиры, бросив урасы, бежали. И, словно преследуя их, загорелся на небе призрачный терем северного сияния.
Утром казаки собирались идти за добычей, да не тут-то было: вернулся Аллай.
Полтора месяца сидели казаки в осаде.
Кончилась мука, съели собак.
Женщины обдирали с брёвен тына кору, мололи её и пекли солёные лепёшки. Чего было много в Нижнеколымске, так это соли.
А пороху и зарядов тоже осталось мало. Аллай не только морил казаков голодом, он каждый день водил своих воинов под стены острожка, и с каждым днём всё труднее и труднее отбивали казаки натиск юкагиров.
Однажды Сичю сказала Дежнёву:
— Совсем плохо, Семён. Последнюю кору с тына содрали, на три дня хватит.
Сичю была совсем чёрная, да и у Семёна остались нос да глаза. Семён собрал казаков. Сидели они перед ним заросшие, чёрные от пороха, в грязных рваных кафтанах. Не то, что постирать — поменять одежду не было ни охоты, ни сил.