Путь к лодкам был открыт, но Дежнёву показалось, что это победа, и он крикнул казакам:
— Гони!
Казаки и аманаты ударили юкагирам в спину, и бой, казалось, был уже кончен, когда юкагиры разошлись вдруг влево и вправо, и на русских помчались — ну прямо дьяволы! Они мчались на оленях, с копьями, с гиком и визгом. Это вернулся из тундры тойон Пелева.
— Назад! — закричал Дежнёв. — Бабы — в крепость!
Он остался один со своими пищалями и знал наверняка — всё кончено.
И всё было бы кончено, но у счастья своя никем не угаданная жизнь.
Грозный грохот потряс небо. Олени метнулись в стороны, сбивая и юкагиров и казаков, роняя всадников. По Колыме плыли кочи. Кочи приставали к берегу, казаки спрыгивали на землю и мчались в бой. Юкагиры заметались.
— Спасены! — сказал Семён, вытирая со лба кровь и пот.
К нему подбежал огромный детина.
— Семён! Дежнёв! — поднял, чмокнул в усы. И Семёну показалось, что кочи и разгром юкагиров — это только бред: откуда было взяться на Колыме глупому устюжанину Митяю?
— Да Митяй же я! Забыл, что ли? — кричал великан, но у Дежнёва не осталось больше сил, он сел на землю, потом лёг и закрыл глаза. Когда он их открыл, то увидел Зыряна. Сомнения быть не могло — всё это пригрезилось, и, наверное, все уже казаки убиты и сам он убит.
— Очнись, Семён, — говорил Зырян. — Победа.
— Откуда ты взялся? — спросил Семён, не открывая глаз.
— Новоселова на море встретили. Вёз он мне наказ воеводы быть на Колыме приказчиком.
Семён разом сел.
— Так не убит я, что ли?
— Живой! — засмеялся Зырян. — Смотри, кого тебе привёз.
— Здравствуй, дядя Семён!
— Узнал меня?
— Да как же тебя не узнать-то?
— И я тебя узнал.
Митяй кинулся обнимать Семёна.
— Погоди, — отстранил его Зырян. — Видишь ведь, кровь из головы течёт. Перевязать надо.
— Сичю жива?
— Жива, Семён! И Любим жив.
— А другие как?
— Семеро вас осталось, казаков.
— Половина, значит. Вовремя ты пришёл, Зырян.
Семён встал, потрогал повязку на голове и потом только крепко расцеловался с Зыряном.
— И со мной давай! — заревновал Митяй.
С Митяем трижды обнялся. Потом тихо шли по полю. Много было убито.
— Смотри ты! — сказал вдруг Дежнёв. — Пелева.
Пелева лежал, схватившись руками за копьё. Он вдруг шевельнулся, открыл глаза. Копьё оторвалось от земли и ударило Зыряна в бок. Зырян упал, обливаясь кровью…
Пелеву убили. Зыряна понесли в крепость.
Болел он долго. Кашлял кровью. А через год умер.
Так закончилась война с бесстрашным и могучим юкагирским тойоном Аллаем, так закончилась жизнь русского морехода, воина, открывателя новых земель Дмитрия Михайлова Зыряна. Называли его казаки промеж себя Ярилой. Он открыл реку Алазею и вместе со Стадухиным Колыму. Всю жизнь собирал царю ясак, чёрных мягких соболей и умер, как полагается герою, бедным. Плакали по нему дюжина казаков да одна якутская баба. И то славно! По другим товарищам своим казаки не плакали.
С Колымы в Якутск, из Якутска в Москву пошла-пошла грамота: мол, сними ты, царь-государь, со своего царского довольствия твоего служилого человека Дмитрия Михайлова Зыряна, потому что ни денег ему твоих, царь, ни хлеба, ни соли, ни слова твоего ласкового не надобно. Плыла та грамота по рекам, катила в санях, поспешала верхом, а Москвы всё не видать было: уж больно далека Москва, высока. Сколько ещё лет будут колымские казаки отписывать свои грамоты царю Михаилу Фёдоровичу, не зная о том, что его душу за упокой уже поминают.
Двенадцать изб воеводы
Четыре года носило Стадухина по студёным краям. Аж слезу прошибло, как показался Ленский острог. Не причалил ещё коч, а Михаил был уже на берегу, прыгнул. Опустился на землю, поцеловал её, невкусную, а перекреститься на церковь не успел. Подхватили его под белы рученьки и поволокли. Шевельнул плечами — не тут-то было. Повисли на руках парни дюжие, умелые.
— Куда вы меня тащите? Я и сам дойду!
Молчат.
— Стадухин я. Мне к Петру Петровичу Головину надо.
Молчат.
Провели пустынным городком, к одиноким безоконным избам. Было тех изб двенадцать, одну отперли, втолкнули Стадухина в чёрное нутро, на руки, на ноги браслеты железные — и на цепь.
— Скажите, за что?
Молчали ловкие парни. Звякнули ключами, замками цокнули и ушли. Думай. Вспоминай свою вину, может, что и вспомнишь, а не вспомнишь — придумаешь, не за что-то ведь на цепь не сажают.