Потом надо было читать типографские оттиски. Отец брал их на дом и правил до трех часов ночи, а мама печатала на машинке уже новые труды и статьи для научных журналов.
Я думал, что отец только и занят своими географическими трудами, но он, оказывается, наблюдал, слушал, что делается в доме. Следил он главным образом за мной. Знал бы я, что в кабинете так все слышно, я бы вел себя умнее. Ничего особенного я и не делал, но мне все, буквально все было поставлено в пику. И то, что я не ем борщ и черный хлеб, что кашу могу проглотить только с вареньем (аппетит у меня от рождения плохой, "у мамы тоже всегда был плохой аппетит, пока она не вышла замуж за него"); что я вечером не хочу ложиться спать, а утром меня не добудишься; что я, по мнению родителей, мог бы учиться на одни пятерки, а учусь на четыре и даже (как и у всякого человека) у меня бывают тройки. Особенно папу взбесило, что я терпеть не могу спорта, а лыжного тем более. Самое большое удовольствие для меня - театр, а дома - читать интересную книгу, лежа на кровати. Не понравилось ему и то, что я очень зябкий и склонен к ангине и вирусному гриппу. Что я люблю похныкать, а бабушка меня долго убеждает и уговаривает. Наконец, что я постоянно целую бабушку. Как будто целовать свою родную бабушку бог знает какой грех.
Он наблюдал и наблюдал за нами, словно Шерлок Холмс, и однажды разразился... Было всего одиннадцать часов вечера, когда он с мамой вернулся злой-презлой от какой-то профессорши, по фамилии Кучеринер.
- Зачем так спорить,- тихо выговаривала мама, пока они снимали в передней шубы,- у вас на все буквально разные взгляды, и вы все равно ничего друг другу не докажете.
- Чертова баба! - проворчал сквозь зубы отец. Он заглянул в нашу комнату, бабушка как раз досказывала мне интересный английский роман.
- Ужин накрыт в кухне,- сказала бабушка.
Но отец, видимо, наелся у этой Кучеринер. Он приказал мне немедленно ложиться спать, а маму и бабушку позвал к себе в кабинет на совещание. Я, разумеется, тотчас приоткрыл дверь, чтобы лучше слышать. Мама говорила слишком тихо, неразборчиво, а отца и бабушку было прекрасно слышно, а потом стало еще слышнее.
Отец безапелляционно заявил, что я неженка, плакса, разболтанный и забалованный мальчишка, к тому же лентяй, и что необходимо принимать самые срочные меры.
- Коля очень хороший мальчик,- сдерживаясь, возразила моя милая бабушка.- Вам не нравится, как я его воспитываю?
- Не нравится,- подтвердил отец.
- Я, конечно, не ждала благодарности, но все же думала... Тут что-то сказала мама.
- Я весьма вам благодарен за то, что вы нянчили Николая,- прогудел отец,- но его пора начать воспитывать. Было бы странно с вас требовать то, что вы не в состоянии дать. Поэтому мы с Лилей, как родители...
- Мне отрадно слышать, что вы наконец-то вспомнили о своих родительских обязанностях,- промурлыкала бабушка.- Воспитывайте его, как находите нужным,- ребенок ваш.
- Совершенно верно. Отныне воспитание моего сына я беру в с в о и руки. И попрошу вас заодно перестать забивать ему голову той дребеденью, что вы ему рассказываете.
- Если бы вы не были столь невежественны в литературе и искусстве...
Опять заговорила мама. Как я ни напрягал слух, ничего не услышал.
- Я могу вообще не выходить из своей комнаты! - воскликнула бабушка.
- Это совершенно не требуется! - пробасил отец.
Опять голос мамы. Даже тогда, маленьким, я понимал, какой у нее красивый тембр голоса.
- Пойми меня, Лиля, правильно...- Отец начинал раздражаться. Он уже ходил по комнате, как дрессированный лев в клетке.- Я хочу иметь сына, которым мог бы гордиться, а не какого-нибудь слизняка, слюнтяя. Я хочу, чтобы мой сын вы-22
рос настоящим человеком - мужественным, волевым, настойчивым. Упорным в труде, готовым к борьбе как с природой, так и со всякой дрянью в обществе. Я хочу воспитать в нем смелость в суждениях и поступках, способность мыслить самостоятельно, умение дерзать не на словах, а на деле. Я хочу, чтобы он умел принимать решение и доводить это до конца! - Отец стукнул кулаком должно быть, по столу.
- Я, я и я! Вы только с собой считаетесь! - выкрикнула побежденная бабушка и ушла со слезами.
Запахло валерьянкой.
Мой отец - человек действия и начал воспитывать меня со следующего же утра. Он разбудил меня ровно в шесть часов и, не давая мне опомниться, сонного потащил в ванную комнату под холодный душ. Я заорал, как оглашенный, за что папа закатил мне оплеуху. От удивления я замолк. Для первого раза папа только обдал меня ледяной водой и тут же растер до синяков жестким-прежестким полотенцем. Затем он заставил меня проделать гимнастику. Мама в это время капала валерьянку для бабушки.
С этого утра и начались мои многолетние мученья. Меня перевели из уютной, теплой бабушкиной комнаты, где стояли две батареи парового отопления, в холодную комнату рядом с кухней, которую зимой обычно использовали как кладовую и холодильник. Меня укладывали спать ровно в девять часов вечера, как грудного ребенка. Папа сам присутствовал при этом. Рука у него тяжелая, и я не рыпался. Мне сделали меховой спальный мешок, как в Арктике, которую я теперь ненавидел "всеми фибрами моего существа", как выражались герои бабушкиных романов. Как только я, вздыхая, залезал в этот проклятый мешок, папа раскрывал настежь окно - будь хоть мороз, хоть дождь, хоть буран.
Когда папа удалялся удовлетворенный (у себя он небось открывал только форточку: из-за мамы, как он объяснял), заходила мама поцеловать меня на ночь. Но я на нее дулся и не отвечал на поцелуй. Из бабушкиной комнаты доносился запах валерьянки...
Каждое воскресенье рано утром отец вез меня "к черту на кулички", и мы до изнеможения катались на лыжах или делали пробег. Когда я уже "умирал с голоду", отец объявлял "кросс до ближайшего ресторана" и нарочно заказывал борщ, черный хлеб и бифштекс. Бабушка говорила, что я не ем борща и мяса, так он доказывал ей, что я могу есть "как миленький" - "некультурное выражение, при ребенке не следовало бы так выражаться". Правильно говорили о моем отце, что он деспот.
Я всячески показывал ему, что сержусь, но этот человек ничего не замечал. Как-то раз я спросил его, не отчим ли он мне, и убеждал сказать правду. Отец расхохотался, как будто я сказал что-то очень смешное. Вместо ответа по существу он похлопал меня ниже спины и заметил, что "ничего, дело идет на лад". А какой уж там "лад"! Я похудел, обгорел, кожа моя обветрилась, нос лупился - и это среди зимы.