Так получилось, что в новом запретном союзе Стелла получила больше, чем ждала. И то, чего в данном случае совсем не ждала. Союз подчинился закону, провозглашенному Вадимом. Такой важный для всех жизней закон под названием «Охрана моей любви». И Стелла ему подчинилась. И даже обрела некую свободу в новой несвободе. Ее мозг сформулировал и показал ей ее новую свободу во сне, как на мониторе в студии.
Было зимнее утро. Вадим недавно уехал от нее. Она крепко уснула. И ей снилось, что она не спит. Что она встала и умылась, как всегда. Посмотрела в окно, за которым блестели снежинки и томились черные деревья. Стала одеваться, чтобы выйти туда, в эту зовущую ее зиму. Она одевалась всегда так, как приучил ее муж Николай, который очень дорожил ее женским здоровьем: он думал, что у них будет не один ребенок. Стелла надевала теплые колготки, потом теплые легинсы, поверх всего плотные брюки-стрейч. Фигура ее от этих «капустных» манипуляций не становилась менее стройной. Затем надевала на голое тело свитер, куртку, влезала в теплые ботинки и чувствовала себя готовой к путешествию по Крайнему Северу.
Вот так во сне она все натянула на себя, вновь взглянула на летящий за окном снег, и вдруг солнце зажглось в ее крови, обожгло кожу. Она задохнулась от зноя. И, как по приказу, стала снимать все это по очереди. И вышла на зимнюю улицу обнаженной. А встречные люди, закутанные до бровей, ее спокойно приветствовали, разговаривали с ней приветливо о будничных делах. И Стелле становилось все легче на душе. И летели ее босые ноги, не касаясь обледеневшей земли.
Она проснулась в своей постели, посмотрела на обнаженное тело, которое освободилось всего лишь от одеяла. И поняла, что это был не совсем сон. Это была встреча со своей свободой. Ей нечего и не от кого больше скрывать. Она просто немного не такая, как все. Может, редкая группы крови тому причина. Но ее приняли такой. Ее любят. Ей дали право не прятать свою любовь.
Стелла оделась уже наяву, так, как велел всегда Николай, вышла на мороз и попила холодного воздуха. Она был очень задумчивой. Бабочка прилетела к месту назначения и не сгорела в огне. И в том, видимо, ее счастье. Одна печаль: Стелла видела себя со стороны глазами Вадима, подчинялась его приказу, телу, рукам. Но она потеряла себя. Ее великий инстинкт, который так долго не давал покоя, который вел на разрушение устоев, на победу над привычным порядком, к торжеству всеми проклинаемой любви, — этот инстинкт успокоился. Он как будто устал. Уснул. Осталось подождать, пока и это покажется Стелле благом.
Бывший муж Николай Соколов, ставший уже специалистом международного уровня, открыл в Москве свой центр педиатрии. По этому поводу состоялся прием, день открытых дверей для прессы. Вадим приехал со съемочной группой и Стеллой. Для него это был важный и нужный материал. Он так ушиблен бедой с Антоном, что не пропускает возможности знакомств с серьезными детскими врачами.
Интервью у Николая брала другая ведущая. Потом Николай провел операторов и Вадима со Стеллой по лабораториям, операционным, залам реабилитации. Там было новейшее оборудование. Все спокойно работали.
А в паузе Николай подошел к Стелле, улыбнулся ей.
— Почему-то я думал, что мы встретимся именно так, случайно, не договариваясь. Договориться с тобой мы бы еще долго не смогли. Как ты живешь?
— Работаю, — ответила Стелла. — Сейчас тоже. И просто живу. Очень рада за тебя. Здесь так здорово. Это очень нужно. Мы сделаем все, чтобы материал прозвучал.
— Спасибо. Я правильно все понял? Этот режиссер…
— Да.
— Нормально. Сильный, умный мужик. А ты… Ты стала похожа на фею. Почему-то такое сравнение пришло на ум. Что-то неуловимое, отстраненное и сказочное появилось. Нежной ты стала. Тебе хорошо?
— Не знаю, — честно сказала Стелла. — Увидела тебя, сердце заныло. Знаешь, я по-прежнему одеваюсь в мороз, как ты учил. Смеюсь и нанизываю на себя эти слои.
Наверное, она что-то лишнее сказала, потому что взгляд Николая стал теплым и ласкающим. Он тоже вспомнил и эти слои, и то, что под ними, и как он берег священную плоть для продолжения своего рода. Он вспомнил не муки, а блаженство. Такова коварная природа уходящего времени.