Он снова остановился, и голос его окреп. Углубленность грота, у входа в который они сидели, усиливала звуки.
— И все это, сударь, ни к чему! — продолжал он с горечью. — И все потому, что природа вложила в меня инстинкт, который меня губит.
Он поправил опять спустившиеся штаны.
— Почему, сударь, я обречен повиноваться демону моих чресел. Он увлекает меня ко греху и доведет до преисподней.
Это слово всякий раз, как незнакомец его произносил, вызывало на его чертах выражение истинного страха. Пот крупными каплями выступал на его лбу, по которому он провел волосатой рукой.
— Я делал все, чтобы сдерживать себя, — продолжал он, — и Господь до сих пор не дал мне своей благодати, без которой все заботы человека о самом себе — только тщетные усилия, его же истощающие, Я люблю женщин, сударь. И эта наклонность сильнее моей воли. Я знаю себя отлично в этом отношении, сознаю все свое бессилие и свою гнусность. Это же чувство отклонило меня от брака. Вы, наверно, представите мне сейчас довод, что, взяв жену, притом красивую, я мог бы дать законный исход страсти, с которой я не в силах совладать. Что же, вы хотите, чтобы я осквернил супружеское, ложе беспорядочною похотью и к заблуждению страсти присовокупил преступное прелюбодеяние? Впрочем, к чему эти бесполезные уловки. Грех мой во мне.
И он ударил кулаком в свою крепкую грудь.
— Не думайте, однако, сударь, что я свой грех люблю, что я им наслаждаюсь. Наоборот, я его ненавижу: и в других и во мне он кажется самым отвратительным. Через него человек себя унижает до состояния скота; руки его щупают, нос обоняет, рот испускает слюну, и весь пыл тела приводит к короткому и смешному содроганию. И в этом-то, сударь, я провел большую часть своей жизни. Если бы еще я был молод, у меня были бы некоторые извинения, но я уже не молод. Каждый день приближает меня к гибели, и она неизбежна, если только какое-нибудь великое событие меня целиком не изменю или Господь не возродит во мне человека, свойственного моей природе, каким вам я не желаю быть, сударь, кто бы вы ни были.
Он посмотрел в лицо г-ну де Брео; тот не шелохнулся.
— Но нет, сударь, вы не похожи на меня. Положим, когда только что мы смотрели на танцы г-жи де Блион и наши взгляды, еще полные ее образа, встретились, я прочел в ваших глазах то жк желание, которое испытывал сам; но вот теперь я вас вижу здесь, лицо ваше спокойно, одежда в порядке; между тем, как вы можете видеть, у меня белье смято, парик на боку, камзол расстегнут.
Он вздохнул еще раз, но на этот раз, по-видимому, не столько от горечи, сколько от сожаления, потому что речь свою он продолжал в тоне более умеренном.
— Между тем, удалился я в этот грот исключительно для того, чтобы испросить помощи Божией и помолиться, дабы рассеялось смущение, в которое привело меня столь языческое зрелище. К тому же, признаюсь, я не охотник до фейерверков и ракет. Все эти огни, от которых загорается небо, и все эти петарды, трещащие прямо над ухом, заставляют меня думать о гееннском пламени. Мне представляются его языки, и мое обоняние с ужасом слышит запах паленого в воздухе. Итак, все время, пока длилась эта шумиха, я самым спокойным образом просидел внутри этой незатейливой морской пещеры. Я удобно разместился в своего рода нише и между двух молитв, чтобы рассеять свои мысли, принялся обдумывать некоторые частности своего ремесла. Речи подготовляются лучше всего в молчании, сударь. Когда составляешь их таким образом, они получаются более пышными и правильно развитыми.
— Я пробыл в таком положении довольно долгое время и собирался выйти из своего убежища и отправиться спать. Я уже радовался доброму следствию молитв и уединения, как вдруг я услышал, что песок грота заскрипел под чьими-то шагами. Две женщины вошли сюда. По-видимому, они покинули почему-то бал и не заметили моего присутствия. Я собирался дать знак им каким-нибудь движением, чтобы избежать риска подслушать невольно их тайный разговор, в котором, очевидно, они нуждались, но очень скоро мне стало ясно, что я ошибался относительно их намерений и что они пришли сюда не для разговоров, а для того, чтобы на свободе исполнить естественную надобность. Они подобрали платья и со смехом принялись облегчаться. Ах, сударь! Пути дьявола сокровенны, и чем только он не пользуется, чтоб уловить нас! Почему я не обратился в бегство? Но мог ли я думать, что созерцание отправления столь отвратительного не наведет меня только на справедливые размышления о низости нашей натуры и о нашем ничтожестве? Поверите ли, сударь, что это зрелище вместо ожидаемого впечатления произвело на меня совсем обратное действие? Я ринулся из тени моего убежища. Одна из женщин поспела вскочить и убежать, взвизгнув, другая же, сударь…