Первой из этих фигур приходила в голову г-на де Брео фигура Флоро де Беркайэ. Он как сейчас видел подробности первой встречи с ним: крытая галерейка, где апрельский вечер колыхал только что распустившиеся листья, цвет вина в стаканах, хромоногий стол и само лицо г-на Флоро де Беркайэ, с его длинным носом, рыжей щетиной, сросшимися бровями, разноцветными глазами, его широкий рот, вакхический и красноречивый. Воспоминания г-на де Брео всегда начинались с этой гостиницы, увитой виноградом, у Вальвенского моста. Они там не останавливались, а следовали за г-ном де Беркайэ от кабачка к кабачку. Г-н де Брео им любовался в табачном дыму среди шумных богохульств, но вскоре затем из этого тумана и грохота выступал другой Беркайэ, с вытянутым лицом и опущенными глазами, из вольнодумца сделавшийся святошей, от которого пахло святой водой и ризницей.
Если обращение г-на де Беркайэ вызывало некоторое изумление г-на де Брео, то не менее поразительное зрелище представлял г-н Ле Варлон де Вериньи, направившийся по пути спасения. Да, славный путь от вердюронского грота и лачуги маленькой Аннеты Курбуан к благочестивому уединению Пор-Рояля! Раздумья эти естественно приводили г-на де Брео к маркизе де Преньелэ. В памяти его незамедлительно вставал и г-н Эрбу, партизан, со странной и мрачной повестью о герцогине де Гриньи и о семи смертных грехах. Он слышал, казалось, тонкую и нежную флейту ученика мэтра Пюселара. Она быстро приводила г-на де Брео в лавку лютника, где царила хорошенькая Маргарита Жеро. Как после ее гибкого свежего тела постель пахла здоровым запахом молодости! Г-н де Брео закрывал глаза и впадал в глубокую задумчивость. Под закрытыми веками мрак мало-помалу светлел. Показывались отдаленные огни; приближаясь, они образовывали как бы световую рампу, за которой вырисовывались аркады из зелени; через них входила, прыгая и кривляясь, толпа рогатых Сильванов. Длинные парики их свешивались на сельские костюмы из зеленого бархата; внезапно наступило затишье, и г-н де Брео отчетливо слышал шелест листьев, незаметно переходивший в журчанье воды. Г-н де Брео ощущал, как прелестная свежесть разливается по всем его членам при виде неясной фигуры, подобной неуловимому пару, которая мало-помалу принимала человеческий образ и делалась женщиной, все более и более различимой. Она была одета в серебряное платье, которое, казалось, струилось по ней, как движущаяся волна, и г-н де Брео, восторженно задыхаясь, снова видел, как танцует г-жа де Блион, словно в тот вердюронский вечер, когда она была самой нимфой источников.
Пробуждаясь от этого сна наяву, г-н де Брео испытывал, как никогда, желание, чтобы какая-нибудь необычайная удача, внезапная благоприятность судьбы вывела его из посредственности, выделила из общей массы, и жалел, что он продолжает оставаться такой незаметной личностью. Впрочем, к чему бы это послужило? Доставило ли бы это ему возможность приблизиться к г-же де Блион? Восторг, возбужденный ее танцами, и величайшие похвалы ее грации и красоте побудили ревнивого г-на де Блиона пребывать с того времени с женой в одном из его поместий, где он держал ее в полном одиночестве, не разрешая пользоваться ничьим обществом кроме его. Страннее всего было то, что г-н де Блион, довольно ограниченный толстяк, женился на ней два года тому назад только по семейным соображениям, для поддержания дома. Нужны были злополучные похвалы, что при нем расточали достоинствам этого живого чуда, чтобы он узнал, каким сокровищем он обладает, попросту удовлетворяя свои естественные потребности, без лишних мудрствований. Как только наш молодец понял ценность того, что он до сих пор почти презирал, тотчас же стал проявлять не уважение, с которым всегда должен был бы к ней относиться, а самую грубую и дикую ревность, первым следствием которой было решение запрятать г-жу де Блион от всех взоров. Но, хотя жена всецело была в его власти, он продолжал быть полон подозрений. Меж тем, не находя в деревне успокоения, он вспомнил там некоторые свои вкусы, заглохшие было в городе, — иначе говоря, охоту, так что немалую часть времени он гонялся с собаками и слугами за крупной и мелкой дичью. Пока он рыскал по полям и лесам, г-жа де Блион сидела дома. Будучи воплощенной кротостью, она никому не жаловалась на подобное обращение. В письмах, которые она писала своей матери, г-же де Шеврю, и г-же де Преньелэ, не содержалось никаких жалоб. Единственно, в чем она упрекала своего мужа, это в том, что в свое отсутствие он поручает следить за каждым ее движением наемным людям, которые могут подумать, что поводом к таким предосторожностям служит не лишенная оснований ревность со стороны г-на де Блиона, а действительные основания, которые она могла подать к этому.