Не очень-то величественным выглядело оно, это «поле». Бурое, в мочежинах, болото. Спокойная, с угловатыми камнями на дне, река — Черный Иркут, вытекающая из озера Ильчир. Редкостойный лиственничный лес и тот лишь на склонах, где посуше. На болоте — ерник, круглолистная березка, карликовые ивы, болотный рододендрон, курильский чай с желтыми «кнопочками» цветов, редкие стебельки белой горечавки; осока еще, конечно, и ситник. Каменистые холмы. Сглаженные сопки за ними. И низкое мокрое небо. Вот и все.
По предложению моего проводника Балагына, добрейшего круглолицего бурята, мы оставили все наше имущество на сухом холмике и налегке верхами отправились вниз по Черному Иркуту к устью Тумелика.
Как вы, наверное, заметили, в выданном мне «Предписании» о древнем оледенении не говорилось ни слова. Но проблема эта присутствовала в «Предписании», так сказать, незримо. От прошлого края зависело распределение современных ландшафтов. И от прошлого края зависело… дорожное строительство: одно дело, если ледники сгладили и расширили речные долины, и совсем другое, если реки текут в узких крутосклонных ущельях…
В устье Тумелика я оставил Балагына с лошадьми, а сам полез на вершину гольца, чтобы, согласно «Предписанию», сделать «визуальную, сверху, оценку проходимости». Лез я долго и даже порядочно устал, потому что еще не втянулся в работу, но когда вышел на вершину, то забыл и про усталость, и про все прочее: ничего более красивого в Саянах я еще не видел!.. В описаниях, претендующих на художественность, такие места обычно называют «дикими»: узкие, как след гигантского меча, ущелья с белыми нитями рек по дну, редкие деревья, цепляющиеся за неразличимые сверху уступы на почти отвесных скалах, каким-то чудом проложенные звериные тропки, рыжие под блеснувшим солнцем вершины гольцов… Я все стоял и стоял на пронизывающем ветру, любуясь открывшейся картиной, и лишь с большим запозданием, очень медленно поднялась откуда-то из глубины, постепенно проясняясь, мысль: ледников здесь, конечно, никогда не было и никогда Ильчирский ледник не спускался по Иркуту в Мондинскую котловину.
…Уже осенью, когда вовсю снежило, мы с Балаганом, закончив все основные исследования в верховьях Иркута и Китоя, заночевали под перевалом Тумелик. Переход до перевала был пустым, без работы. Я по обыкновению шел пешком (моя лошадь — под вьюком) и от нечего делать швырял палку в то и дело вспархивающих куропаток. К концу дня я под набил руку, и один из моих бросков, достиг цели, что вызвало бурный восторг восседавшего на лошади Балагына. «Совсем шкура не портил — в голову попадал!» — с несвойственным ему темпераментом восклицал он чуть ли не через каждые сто шагов. На ночлеге Балагын действовал с необычной энергией, сам натаскал воды, сам ощипал куропатку, и мы сварили из нее пшенный суп, оказавшийся весьма наваристым.
А после ужина Балагын, ненадолго отлучившись, вернулся к костру с ветками можжевельника, или арсы, как его там называют. Он положил ветки на еще раскаленные угли, на ветки выскреб остатки пшена из котелка, добавил к ним несколько птичьих косточек и присыпал все это щепоткой сахара… Удачливый день с куропаточьим супом остался уже позади, а наутро предстоял дам нелегкий путь по долине Ихе-Ухгуна, имевшей дурную славу: разумно было на всякий случай ублажить всевышнего!
Пока Балагын занимался священнодействиями, я расстелил кошму и спальный мешок, повесил на колышки сырые ботинки и лег. Снег кончился. Сквозь размазанные по небу облака просвечивали звезды. В теплом спальном мешке приятно было дышать студеным горным воздухом и приятно было, глядя на звезды, думать и о том, что уже сделано, и о том, что еще ждало впереди.
Я расценивал свою работу на Ильчире как весьма удачную. Мне удалось установить, что в доледниковое время котловина имела наклон в сторону, противоположную современной, и, таким образом, Ильчирский ледник вообще смещался не к Иркуту, а к Китою. Котловину я теперь называл Ильчиро-Китойской. Ее перегородила морена, изменившая течение рек, но в тектоническом отношении истоки Иркута и Китоя были едины…
«Спор, таким образом, состоится, — думал я. — Во всеоружии новых фактов я непременно выступлю против Преображенского, против Обручева…»
Забегая вперед, скажу, что по своим материалам я написал и напечатал статью под названием «О характере последнего оледенения в верховьях рек Иркута и Китоя». Она не прошла незамеченной: Сергей Владимирович Обручев откликнулся на нее в работе «Восточная часть Саяно-Тувинского нагорья в четвертичное время», в которой отстаивал свою точку зрения. Я тоже не собирался сдаваться и опубликовал «Несколько замечаний к статье С. В. Обручева…».