Он поднял к вершине худощавую руку, прищурил глаза, будто опаленные солнцем, и добавил:
- Эта гора будет священной, сынок. О ней будут помнить всегда, сколько будет земля существовать. Ее возвеличат в письменах и станут поклоняться ей, как святыне. Это ей предписано принять жертвоприношение для того, чтоб увезти наш народ от бед и искушений, ошибок и разврата, чтоб проникся он милостью божией.
Его маленький спутник, мальчик лет шести, отламывая сыр и хлеб, запивая водой, тоже смотрел на гору, которую созерцал по велению отца последние три часа пути и которая порядком ему надоела. Третий день они идут и все это время он слышал только о ней: о её красоте и могуществе, о тайной силе и чудодейственности её недр, о предсказании и будущем сожжении ягненка на священной вершине.
А на самом-то деле, ничего особенного. Желтые, некрасивые, упирающиеся в небо скалы, скучные и неинтересные. Не то, что дома в матушкином саду, где можно нырять в душистую траву, как в фонтан, вырытый рабами; где разноцветные бабочки танцуют на ладошке, как на цветке; где птицы поют и золотые рыбки в бассейне стайками гоняются за кусочками брошенного хлеба. Но как можно было противиться отцу, так заманчиво описывавшему красоту далекого края, собиравшегося тайно от всех в дорогу? Почувствовать себя взрослым, настоящим путешественником, преодолевать без мамы и нянек все тягости пути и стать победителем над ними наравне с отцом - от этого отказаться невозможно.
Мальчик не перебивал отца, ел и делал вид, что слушает. Отпущенные ослы, потоптавшись немного в тени, нехотя пошли к ручью. Голос отца становился тише, шуршащая листва убаюкивала, а приятная прохлада омывала разгоряченное и утомленное лицо. Спина непроизвольно опустилась, и мальчик заснул. Губы в хлебных крошках продолжали что-то шептать, капелька пота покатилась по переносице, а в волосах, запутавшись, продиралась на свободу принесенная из долины божья коровка.
- Ты будешь добрым и мудрым господином, сынок, - продолжал говорить отец. - Ты изучишь много наук. Все тайны мира будут тебе подвластны. Мое золото, земля, невольники - все будет твоим. Только распорядись умело после меня. Я научу жить по совести, любить по совести, поступать так, как велит сердце. Ведь самое главное для него - быть открытым для любви и веры. И тогда поступки твои и мысли наполнятся только благими деяниями. Любовь и вера бескорыстны...
- Авраам, не убивай Исаака, - вдруг перебил его незнакомый голос.
Авраам вздрогнул, будто от укуса змеи, ноги наполнились тяжестью, а в голове загудел монотонный звук. Он медленно повернулся и увидел стоящего за спящим сыном юношу, облаченного в белый балахон. Его легкая полупрозрачная одежда ниспадала к земле, опущенные, скрещенные у запястий руки держали пальмовую ветвь, над капюшоном озарялось сияние. Юноша смотрел на пораженного Авраама голубыми, как небо, глазами и говорил тихим, доверительным голосом:
- Бог испытывал тебя, я знаю. Возвращайся домой.
- Ты кто? - глотая комья в горле, дрожащим голосом спросил Авраам.
- Я Ангел твой, человек. Я пришел, чтоб спасти тебя от бесчестия и злодеяния. Не убивай сына.
- О каком бесчестии ты говорить, когда преисполнен я верой праведной принести жертвоприношение во благо будущего народа? "Я возвеличу тебя, и жизнь твоя будет в благословении, если принесешь мне самое дорогое, что у тебя есть" - так напутствовал меня Всевышний. Самое дорогое - это мой единственный сын. Моя кровь, моя плоть. От рождения он пребывает в безграничной любви, нежности и ласке. Я воспитал чистого мальчика. Ни всепоглощающая страсть, ни соблазны греха, ни кровь врага, ни страх раба, ни обман, ни болезни моего мальчика не тронули. Добродушие и послушание его удел. Я преподнесу Богу частичку своего сердца, истинную чистоту и ничто меня не остановит.
- Так скажи ему об этом.
Старик молчал.
- Бог обманул тебя, Авраам. Он усомнился в твоей вере и испытывал. Возвращайся домой. Отдашь сына на всесожжение и станешь убийцей.
- Я предлагал свою жизнь Ему, но Он потребовал Исаака.
- Возвращайся домой. Я вправе говорить и я скажу. На этот раз не верь Господу, ибо, убив сына, будешь гореть после смерти до скончания мира.
- Я верю Богу больше, чем себе. Эта вера в Любовь, Истину, Чудо! Было сказано: "Я дам разродиться Сарре. Я произведу от семени младенца великий народ". Я тогда поверил, и так случилось. Родился Исаак. И сейчас верю. И вера моя не знает предела. И помыслы мои, и деяния во имя Его, во благо...
- Полно тебе, Авраам, - Ангел улыбнулся, откинул капюшон, взмахнул пальмовой ветвью и приблизился к старику. Светлые волосы соединились с сиянием, которое подняло воздушное тело Ангела, мгновенно превратило в сверкающее облако крону дерева и пролилось на спящего мальчика позолоченным дождем.
2.
Было раннее утро. Елизар бесшумно вынес спящего Исаака и передал Аврааму. Женская половина дома спала. Сарра, няньки, новая служанка, споенные маковым отваром, ещё не скоро проснуться. Но лучше ступать осторожно. Только бы не встретить павлина, любимца Исаака, издающего последнее время пронзительный радостный крик при каждой встрече с сыном. Его с вечера пытались отыскать, но мерзкая птица пряталась где-то, не выказывала своего присутствия ни пометом, ни голосом, ни великолепным хвостом.
Старик шел к ослам, уже поджидающим хозяина у заброшенного колодца. Там и днем никого не встретишь, а в эту пору и подавно. Бережно неся сына и опасаясь тяжелым дыханием разбудить его раньше времени, он ускорил шаг. Слуга семенил за Авраамом, одной рукой держал торбу, другой - то и дело поправлял спадающее о детских ног покрывало.
Пот катился по щекам. Седые бороды, жадно впитывая влагу, тянули к земле сгорбленные спины беглецов. Дрожа от страха, оглядываясь и всматриваясь в кусты и деревья, в объятые предрассветной пеленой разрушенные строения и пустые загоны, они приближались к колодку.
Мальчик проснулся. В полудреме он не понял, что происходит, но, увидев лицо отца, успокоился и снова уснул. Маковый отвар не отпускал, продолжал властвовать и над ним.
- Может, передумаешь, хозяин? - прошептал Елизар, переводя дух. Хватит и одного Исаака.
- Тише, ты. Разбудишь, - ответил Авраам. - Иди лучше к ослам, готовь поклажу. Нам нужно побыстрее отсюда уходить.
Старик осторожно опустил сына на землю, выпрямился и с облегчением подставил лицо прохладному ветерку, тянувшемуся от родного селения.
Все повторяется. Таким же ранним утром он прощался с Елизаром. Здесь, у заброшенного колодца, ждали ослы, овца, только мальчик был не от Сарры. Он пошел тогда на подлог, внемля причитаниям жены, просьбам верного слуги. С Саррой все понятно: в девяносто лет родить первенца, когда все помыслы о нем были отчаянно похоронены душой и плотью. Но Господь смиловался - помог зачать и разродиться. И свершилось чудо, и нарекли сына Исаакам, и предначертано ему стать прародителем целого народа. И вдруг - отдать, доказать Богу, что вера мужа к нему слепа и безгранична.
Но он-то как мог? Умудренный опытом человек, познавший истинную земную радость, приняв веру в отрешении от других истин, божий избранник, так поддаться на такое коварство? Но Всевидящий предотвратил всесожжение невинного и недостойного, не дал разжечься священному огню. По их следу шла Агарь, и, когда разразилась гроза, она выкрала своего сына и сбежала. Жалкий, потерянный, изнеможенный Авраам лишь на пятый день пришел домой и рассказал, как все было. Елизар надолго замолчал, а Сарра запретила даже думать о жертвоприношении, прокляла Господа и не отходила от сына ни на шаг.
Ветерок поглаживал седые кудри Авраама. Солнышко поднималось за его спиной, окрашивая позолотой подрагивающую одежду. Елизар выводил на дорогу застоявшихся ослов. Серые камни колодца под нарастающими лучами с каждым мгновением проделывали неуловимые движения, светлели, дышали, словно оживали после страшного недуга.