— Дадли, — сказал Алан, — Я собираюсь полностью сменить курс. Как ситуация?
— Впереди несколько силовых узлов, — ответил навигатор. — Примерно в семистах тысячах миль…
— Может, это темная звезда?
— Да, но…
— Есть только один способ это выяснить, — перебил Алан. — Джордж, скажешь, когда передняя сигнальная ракета будет готова.
Пока я выполнял приказ, он снова занялся Эренхафтом — запустил на несколько секунд, а потом остановил.
— Триста тысяч миль, — сказал Дадли.
— Ракета заряжена, — доложил я.
— Хорошо. Теперь для вящей точности — реактивный…
Рывок был таким мощным, что мы попадали на пол. Ракетный двигатель буквально выстрелил. Но даже в этот момент, повиснув в неудобной позе, я мог разглядеть путаницу волокон, которая заполнила сферу нашего прибора. Вполне возможно, навигаторы старинных «глушилок» именно так использовали эту систему — по рисунку силовых линий они определяли местонахождение крупных небесных тел наподобие темного солнца, про которое говорила Вероника, которые были невидимы для наших приборов.
Реактивный двигатель больше не работал, и я поднялся с пола — вернее, занял вертикальное положение, поскольку тяготение исчезло. Я услышал, как Алан скомандовал: «Огонь!», затем добавил несколько крепких словечек и повторил:
— Огонь, черт тебя подери!
Я подтянулся к панели, с которой происходило управление ракетами, и нажал на кнопку.
Мы увидели длинный столб пламени, который помчался вперед. Возможно, подумал я, там нет никакого темного солнца. Нет никакой антиматерии. Может быть, Вероника солгала — или солгал Вспомогательный Центр.
А затем вдали — но не за пределами видимости — что-то ярко вспыхнуло. Так ярко, что на мгновение мы ослепли. Там, впереди, было антивещество. Там, где мы видели только одну звезду, находилось несколько — или очень много. Завывали гироскопы, поворачивая корабль вокруг короткой оси, потом Алан снова запустил реактивный двигатель, чтобы прекратить движение корабля навстречу неминуемой гибели.
Теперь все, что нам оставалось — это ждать, когда Дадли закончит свою работу, когда он разберет и снова соберет масс-индикатор. Для всех нас — и особенно для Алана — дорога домой становилась слишком долгой.
Я не знаю, что произошло между Аланом и Вероникой.
Он пошел в свою каюту, она последовала за ним. Он давно там не был. Когда он вернулся в рубку, от него пахло виски, и он демонстративно игнорировал Веронику, которая шла за ним. Ее лицо было неподвижным и белым, как мел, и она смотрела на Алана так, что сердце разрывалось. Но я убедил себя не вмешиваться. В конце концов, у нас действительно хватало проблем.
Тут Старина Джимми почти грубо спросил ее, не может ли она что-нибудь сделать для своих сестер, чьи «тела» все еще оставались в рубке.
— Это были просто машины, — с горечью ответила она. — Выбросите их.
— Салли не была машиной! — неожиданно взорвался Джимми.
— Была, — уныло сказала Вероника. — Я знаю. Я сама только машина.
Алан ничего не сказал.
— Ты — капитан и владелец корабля, Алан, — сказал Дадли. — Что нам делать?
— Решайте сами, пожалуйста, — буркнул он, а потом добавил своим обычным властным тоном:
— А этот индикатор можешь разнести к чертовой матери. Прямо сейчас.
— Не горячись, — ответил Джимми. — Там есть некоторые… интересные детали.
То, что осталось от тел, мы не выбросили.
Мы похоронили их.
Мы оставили Алана в рубке — Вероника осталась с ним — и перенесли жалкие безжизненные останки в шлюз. Нас было трое: Старина Джимми, Дадли, который читал молитву, и я. Мы оставили тела в тамбуре. Потом мы вышли и запустили насосы, поднимая давление — с таким расчетом, чтобы после того, как выходной люк откроется, их сразу выбросило наружу и рассеяло.
Мы слушали молитву. Голос Дадли слегка дрожал. Возможно, эти слова должны были звучать как богохульство, но мы знали, что это не так. В конце концов, что есть человеческое бытие и машинное? И что думают, чувствуют машины, сделанные по образу человека?
— Итак, мы предаем тела бездне, — произнес Дадли.
Старина Джим нажал на кнопку.
Мы почувствовали, как корабль слегка вздрогнул. Это было естественно: произошел выброс массы, твердого и газообразного вещества. И еще это означало, что наше положение в космосе изменилось. Мы дали толчок под прямым углом к траектории, не прекращая движения. Но это ничего не меняло. Мы не знали, где мы находимся и куда направляемся.
Мы ничего не узнали и после того, как Дадли закончил демонтаж и сборку масс-индикатора, удалив посторонние цепи и транзисторы. Теперь индикатор работал исправно, показывая и нормальное вещество, и антивещество. Например, мертвое солнце, в которое мы чудом не врезались. Рискуя навлечь на себя гнев Алана, Дадли произвел некоторую модификацию собственного оборудования, вынув и по-новому соединив некоторые цепи.
Теперь, когда мы будем приближаться к планетарным системам, одного прикосновения к выключателю будет достаточно, чтобы узнать, можем ли мы без опаски двигаться дальше. Это, как минимум, позволит сэкономить сигнальные ракеты, которых у нас и так осталось не слишком много.
Но это было не главное. Все планеты в этом секторе космоса были бесплодными пыльными шарами, на которых не могла существовать ни одна из известных нам форм жизни — и вообще какая-нибудь жизнь. Даже псевдо-живые медулианские машины недолго бы продержались в этих едких атмосферах.
Мы двигались, двигались сквозь бездну, заполненную звездами, петляя снова и снова, чтобы исследовать планетные системы, которые при взгляде издали вселяли надежды, и возвращались на прежний курс, обнаружив лишь стерильные сферы, где не было ничего, кроме камней, грязи или песка. Кто бы подсказал нам путь к Центру? Там мы нашли бы жизнь — в привычной нам форме. Там мы могли бы найти поддержку. Как говорится, скупой платит дважды…
Именно Алан — вот кто по-настоящему рвался в Приграничье. Там его ждали. У него была мечта, которая уже полностью осуществилась. Мечта о маленьком корабле, на котором он — царь и бог, на котором он отправится по мирам Восточного Круга. О маленьком корабле, на котором, подобно королеве, будет жить его жена.
А Вероника, псевдо-Вероника…
Что было с ней?
Она прислуживала нам — готовила пищу, поддерживала в наших каютах чистоту и уют. Она спала — если она действительно спала — в одном из запасных помещений. Она почти не разговаривала, на лице залегли горькие складки. Она оставалась среди нас — живой упрек человеческой бессердечности. Она напоминала мне одного персонажа старинной сказки — кажется, из «Волшебника из страны Оз» Тима Манна — который мечтал получить любящее человеческое сердце. При этом он вел себя так, словно сердце у него было. У Вероники тоже было сердце — и это сердце вот-вот было готово разбиться.
Мы летели и летели. Алан редко покидал рубку. Мы спали, когда он засыпал, пристегнувшись к креслу. Мы летели, проклиная запах горячего масла и горячего металла в воздухе, которым дышали, проклиная искусственно выращенную еду без запаха, неживую, пресную, очищенную и переочищенную воду.
Мы летели и летели — пока в один прекрасный день огромный глобус, зеленый и золотой, и белый, и синий — не появился за нашими иллюминаторами. Он плыл, словно приветствуя нас. Когда его ночную сторону осветила привычная вспышка взрыва, Алан неожиданно забыл о недоверии к переделанным Дадли масс-индикатору. Потому что это не было безжалостной вспышкой, в которой материя и антиматерия полностью уничтожают друг друга.
Глава 11
Мы пытались выйти на связь с обитателями планеты, но это оказалось пустой тратой сил и времени. Нельзя сказать, что нас это сильно беспокоило. Робот Вспомогательного Центра оказал нам хорошую услугу, зарядив наш реактор. Мы запустили реактивный двигатель, перешли на низкую орбиту, а потом целых четыре дня внимательно изучали мир, который проплывал под нами.