— А вот это вы зря, — поправил меня Светлан, — исповедоваться и надо перед незнакомыми… иначе это не исповедь, а кокетство… Знаете, почему любой писатель свои тайны не Софье Андреевне на ушко, а всему миру выбалтывает? Да потому, что переписать свою жизнь заново хочет — вроде бы и не лжет, но где чуть раскаянием подлость подмалюет, где фон так пропишет, что получается — иного выхода не было… Нет, сами прикиньте: если историю вашей жизни да на фоне гибнущей Помпеи… Все бежали, вы бежали, всех пеплом засыпало, вас засыпало, все споткнулись, вы споткнулись, все пропали, вам одному повезло…
Он рассмеялся, до. вольный собой, открыл баул, глянул туда долгим взглядом и со вздохом закрыл…
— Кстати, — сказал он, возвращая себя к теме, — лучший способ избавиться от угрызений совести — это описать их! Вы не анализировали с этой точки зрения литературу? Ну, тогда вы просто… чи-та-тель! А могли бы попытаться стать писателем, да только вряд ли что получится…
— Почему вы так думаете? — с мнимым безразличием спросил я.
— Потому что, если писать исповедь, то правдиво… Правдиво, как после смерти… Иначе незачем и начинать!
— Кто может определить, что есть «после смерти»? — возразил я. — И тем не менее великая литература существует, хотя, уверен, вы не сможете назвать ни одного имени, который бы… «как после смерти!»
— Федя Протасов! — воскликнул Светлан.
— Жаль только, что он не умел писать, — почему-то задетый словами Светлана, заметил я.
— Ничего вы не понимаете, — махнул рукой Светлан, — «Федор Протасов» — это не имя, это… ИДЕЯ! Для таких запутавшихся мальчиков, как вы! И еще, между прочим, отличный псевдоним… Ну, что молчите? Хотите испытать себя?
— Хочу, — кивнул я.
— Хотите исчезнуть… раствориться… сменить имя — вам ведь это не впервой — хотите?
— Хочу, — повторил я.
— Для всех вы — мертвы, жизнь не продолжаете, только существуете, а живете прожитым… вновь проходите по его страницам, свободный, бесстыдный, бесстрашный — такой, каким никогда не были, каким и не родились, — вот какие достоинства приносит человеку смерть, согласны?
— Согласен, — ответил я.
— Ну, так что же мешает?
— Ничего, — я пожал плечами, — разве то, что живем мы с вами не во времена Льва Николаевича: самоубийство сымитировать еще куда ни шло, но прожить без паспорта?!.
— Зачем без паспорта? — воскликнул он. — Купим на ипподроме — там за полсотни любой на выбор… А если для вас дорого, то я свой отдам… Начнете сразу с двумя судимостями…
Я молчал.
— Хотите? — переспросил он и вдруг пристально посмотрел на меня.
О чем думал он? Неужели о том, не рокироваться ли со мной? И прикидывал, насколько мы похожи?
— Похожи, похожи, — подтвердил я.
— А? Что? — мне показалось, что Светлан растерялся, но тут же он овладел и собой, и разговором: — Я вот о чем подумал: кого мы с вами таким образом обманываем? Смерть ведь не обманешь, улавливаете мою логику?
— Это не логика — это софистика, — возразил я, — если правдиво писать можно лишь после смерти, то кто тогда тот писатель, который опишет мою жизнь? Господь Бог? Им она уже написана вся, даже та, которую мы пытаемся сочинить.
— Черт, — сказал Светлан, — такой умный мальчик и так ничего не смыслит! Да поймите же, что без формы ничего реального не существует. А что придает жизни форму — только смерть! Без смерти жизнь — это не жизнь, а… время… Советую вам записать эту мысль как свою — что, кстати, будет правдой, если вы станете мной, а я вами…
— Хотите?! — как можно многозначительней обратил я к нему его же вопрос.
— А кофе у вас по-прежнему нет? — вместо ответа спросил Светлан.
— Есть… «арабика».
— А горячую воду на ночь не отключают? — снова спросил он.
— Нет…
— Это хорошо, — Светлан зябко повел плечами и покосился на кровать, — а который сейчас час?
— Пятый, — ответил я.
— А что если я часом сосну?! — он зевнул.
— Спите, — я не скрывал недовольства его намерением.
— А то давайте вместе, — любезно предложил он, — места и троим хватит… вы никогда не спали втроем?
— Нет, — коротко ответил я, всем своим видом подчеркивая, что чужд тому пороку, в котором уже давно его подозревал.
— Да ничего подобного! — словно прочитав мои мысли, вскинулся Светлан. — Во всяком случае в отношении вас… Для этого любить надо. Любить!..
Я помолчал, думая о своем: вот ночь, комната, чужой неопрятный человек, не знающий меня, незнакомый мне, но единственный во всей этой спящей, мертвой для меня, бодрствующего, вселенной. И я для него тоже один… О чем же думает он, о чем не могу не думать я?! Любишь ли ты меня? И полюбишь ли, убивая? И убьешь ли, любя?