Андрей Шишкин
Встречного ветра!
Повесть
Художник Л. БЕЛОВ
© Издательство «Молодая гвардия»
Библиотека журнала ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия», 1981 г.
Молодой одесский писатель Андрей Шишкин — человек большого личного мужества. Будучи военным летчиком, выпускником училища, он попал в авиационную катастрофу» чудом уцелел и практически лишился возможности двигаться. Как всякий волевой человек, прошедший, закалку в рядах Советской Армии, Андрей Шишкин не смирился с несчастьем и нашел-таки способ проявить свою гражданскую активность, занявшись писательским трудом. И для здорового человека труд этот воистину титанический, требующий огромной концентрации нравственного и гражданского опыта, а для Андрея — еще и сверхвозможного физического усилия.
К тридцати годам молодой писатель создал несколько повестей, издал свою первую книгу и удостоен звания лауреата литературной премии Одесского комсомола имени Багрицкого. Герои новой повести «Встречного ветра! — энергичные ребята, настоящие комсомольцы, инициативные люди, неустанно ищущие в увлечении дельтапланеризмом возможности проявить свои лучшие качества, стремящиеся по-своему реализовать вечную мечту человека о полете. Убежден, встреча с ними для читателя будет не только интересной, но и поучительной. Для меня, во всяком случае, после прочтения повести стало ясно, почему Андрей Шишкин стал писателем. В характерах героев повести «Встречного ветра!», в их упорстве и стремлении достичь желанной цели видится мне отражение личных качеств автора.
Глава 1
Плывут облака, пухлые, белые; время от времени они закрывают солнце, по аллее пробегает быстрая прохладная тень. Апрель выкрасил мир в зеленый цвет, усыпал парк жесткими чешуйками почек, снял с людей теплые одежды. Терпко пахнет тополиной смолой, воздух насыщен озоном и каким-то особенным радостным волнением.
О том, что мир устроен довольно просто, я знаю из отцовских книг. Полтора миллиона видов существующих на планете растений и организмов созданы из двух с небольшим десятков химических элементов и морской воды, в зеленых листьях фотоны света соединяют воду и углекислый газ в глюкозу, из глюкозы получается крахмал — «солнечные консервы», которые в конце концов и сгорают в клетках организма, как в маленьких топках, и наши силы — это энергия созданных солнечным светом химических связей, а чувства — электрические импульсы в нервных тканях.
В отцовских книгах было еще много интересного, и, видимо, поэтому три года назад я поступил в университет на химико-биологический факультет. Сразу же было забыто дневниково-школьное существование, как, наверное, рак при линьке забывает сброшенный панцирь, и его мягкое молодое тело быстро-быстро растет. Рак в это время увеличивается в размерах, я рос в собственных глазах от нового звания «студент», от серьезных наук университетской программы, от неограниченной свободы желаний, чувств и поступков, которой все мы тогда еще не умели пользоваться.
Отец ушел от нас, когда я поступил в университет. Ушел без скандалов и оскорбительного выяснения отношений к аспирантке из института, где он работал. В последний день сбивчиво говорил маме, сверкая золотым зубом, о родстве душ, единстве взглядов, общности интересов. Мама отнеслась к его уходу внешне спокойно, с горькой иронией даже объяснила мне, что в возрасте каждого мужчины бывает период, когда возникает желание поменять сорокалетнюю жену на две двадцатилетних.
— А детей? — спросил я.
Мама вздохнула: мужчины любят в детях жену, женщины в муже — детей, значит, оставшись вдвоем, мы ничего не теряем, кроме его присутствия.
После летней сессии началась практика. В городе цвели тополя. Пух устилал улицы, заполнял ямки, канавки, неровности дороги. Вот тогда я и встретил в парке отца с аспиранткой. Она оказалась молодой миловидной женщиной, на «хищницу» непохожей, и заочное озлобление на нее сразу рассеялось. Отец отпустил бородку-эспаньолку, бодрился, заискивал. Суетливость этого немолодого мужчины с легкомысленной бородкой вызывала щемящее сочувствие. Он был говорлив, как конферансье, хотя дома в последнее время отец не произносил и десяти слов подряд. Может быть, поэтому в память мне врезалась фраза, как-то сказанная им по телефону: «Рецессивные гены в генотипе, подавленные доминантными генами, не проявляют себя в фенотипе».
Тут я увидел Раису с Томасом.
Мы учились в одной группе. Раиса была женственной, спокойной и склонной к полноте, видимо, поэтому все называли ее полным именем. Среди остальных девчонок группы она выглядела классической девушкой рядом с преждевременно созревшими подружками, потому что со вчерашними тихими и скромными абитуриентками после зачисления происходили странные метаморфозы: нормальные симпатичные девчонки начинали уродоваться косметикой, простецкими до развязности манерами и курили так, словно каждая сигарета последняя перед атакой.
Раиса в крайности не впадала, к ребятам относилась как к сильной, но явно неразумной половине человечества. Которая, однако, при случае может быть полезной. Во всяком случае, из дружбы с Томасом она извлекала массу выгод.
Томас был высок, нескладен, он изображал из себя циника, старательно записывал лекции, конспектировал первоисточники.
У меня с ней отношения были самые обыкновенные. Изредка ловил на себе ее долгие задумчивые взгляды, после которых Раиса кивком отбрасывала на спину темные блестящие волосы, словно избавлялась от каких-то тайных мыслей. Садилась рядом со мной на лекциях, занимала место в столовой, два раза сходили в кино.
В тот вечер Раиса была в легком открытом платьице и предельно женственна; взволнованный близостью с ней, Томас был весел и оживлен. Посидели в кафе. Потом пошли на карусель. Раиса шепнула: «Надоел он мне до страсти…», и мы убежали, оставив Томаса носиться на фанерном истребителе. Бегство сблизило нас, как заговорщиков. Вечер, тишина, далекая музыка с танцплощадки и легкий пух, лежавший под ногами теплым невесомым снегом, делали мир добрым и пушистым. И неожиданно я начал рассказывать об отце… Раиса слушала внимательно и сочувственно, изредка понимающе кивала, отчего волосы падали на щеки, и она убирала их плавными неторопливыми движениями, словно боялась помешать мне выговориться.
Сначала это вызывало лишь тихую благодарность. Но, машинально выбирая из волос Раисы запутавшиеся тополиные пушинки, я осторожно привлек ее к себе. Она коротко вздохнула и подалась мне навстречу… Все, что произошло потом, вспыхнуло в нас обоих одновременно. У меня все же хватило ума понять, что Раису толкнула ко мне не пламенная любовь, а скорее извечная женская потребность любить, жалеть, успокаивать.
После разрыва с отцом мама вроде бы не изменилась. Иногда по привычке ставила на стол три столовых прибора, это отец установил, чтобы были полные столовые приборы и накрахмаленные салфетки белыми конусами.
После первого курса я собрался узаконить наши отношения с Раисой и, пока она отдыхала у родителей, начал делать дома капитальный ремонт. Мама пошла покупать обои, но вместо десятиметровых рулонов ей подсунули семиметровые. Я пошел в магазин разбираться. Продавец, здоровый молодой парняга, сделал вид, что ничего не понимает. Слово за слово, схватились с ним врукопашную, расколотили витрину. В течение всего года в душе кто-то подтягивал невидимую струну, она наконец лопнула с высоким жалобным звоном, и какая-то неведомая злая сила захлестнула меня, переполнила, требовала выхода, решения, поступка. Приехала милиция, составили протокол…