Как скептично привыкли мы относиться к кажущимся дурацкими нам, мелким, несущественным, но милым затейкам! А зря. Чего-то, пусть не столь очевидного, мы определенно себя лишаем. Избегая их, порою мы ограничиваем себя в совершенно новых ощущениях. Способны поверить в это? Если нет, то не берите в голову и считайте, что я просто треплюсь.
Я испытывал покой и умиротворенность, абсолютно потеряв счет времени. Лишь машинально и изредка производя глоток из своего стакана, я вновь погружался в негу. Мне было здорово.
Возможно, так пролетел час.
— Смотрите, звездочка падает! Загадывайте желания! — раздается вдруг звонкий и по-детски восторженный голос Виктории.
В силу примет и то верилось сейчас больше, чем в любой непреложный факт нашей суровой действительности. От действительности устаешь, необратимо грубеешь душой. А как порой хочется обнять и приласкать живущего внутри тебя ребенка!.. «Чтобы… Она… чтобы Она поняла наконец, что я…» Вот ведь… в голове сплошная мешанина. Мысль не строится, и немножко обидно.
— Смотрите, смотрите! Еще одна! Загадывайте.
Я больше не пытаюсь загадывать.
— А не жирно ли нам будет, Вик? — посмеивается над Викторией Слива.
До моего слуха доносится тихое, будто покашливающее хихиканье Аборигена. Мне лень поднять голову, чтобы посмотреть, где он расположился.
— Абориген, — бросаю в пустоту я.
— У-у, — отзывается тот.
Я так и не понял, где он. Но поблизости.
— Ты загадал желание?
— Желание? Мое желание — самая очевидная вещь на свете. Вернуть жизнь, какой я жил прежде.
— А что ты сам готов сделать для этого? — не может не вмешаться Демон.
— Честно?
— Конечно, честно.
— Я бы продал душу дьяволу, чтобы это произошло.
Мы смеемся. Но смех наш какой-то натянутый, грустный.
— Способен допустить, что и я продал бы душу дьяволу, если бы знал: что такое есть «дьявол» и что значит «продать ему душу», — высказываю вслух свои мысли.
— Вы говорите такие вещи, каких говорить нельзя, — делает попытку прочесть нам нравоучение Виктория.
— Отчего же, Вик? — не соглашаюсь я. — Люди давно отменили для себя Бога. И пусть бы они верили хоть в дьявола — лишь бы жили по единым нравственным законам. Кому, ответь, от этого стало бы хуже? Абориген хочет справедливости, а помощи искать не у кого. Вот и вся история.
Разговор больше не клеится. Я чувствую себя неловко. Зачем полез в эти дебри? Умный очень стал, что ли?! А как все замечательно было минуту назад…
Хочется исправить ситуацию. Собираюсь с духом и обращаюсь к ребятам:
— Я тут песню на днях сочинил…
— Ого! — отзывается Демон.
— Хотите?
— Спой, — просит Виктория. Ее поддерживает Слива и даже Абориген.
Я приподнимаюсь. Из темноты протягивается рука Аборигена, держащая за гриф гитару. Ее самую, Демоновскую, которую тот не пожалел для «недостроек» — и вот применение нашлось.
Вступительные аккорды задают жесткий ритм. Я поражаюсь драйву и мощи собственного голоса и пою, как не пел никогда и никогда уже, наверное, не спою.
Глава 5. Право На Безрассудство
14 августа
В черных штанах и ботинках, черных жилетках, одетых поверх черных балахонистых рубах с поднятым до ушей воротником, с сигаретами в зубах и облаченными в перчатки руками, глубоко утопленными в карманы — мы ощущали себя настоящими парнями крутого нрава. Молодыми волками, изготовившимися к решающему броску…
Посреди наступающей тихой и свежей августовской ночи мы стояли и поедали глазами неоновую вывеску «Волшебного Икара», словно она являла собой самое завораживающее зрелище, какое нам когда-либо приходилось видеть. Демон достал пистолет, с наигранной небрежностью ударил по магазинной защелке и, подхватив краем левой ладони выскочивший из рукоятки магазин, резким движением вогнал его обратно. Снова убирает пистолет под жилетку. Я зачем-то повторяю эту дурацкую операцию, а вслед за мной повторяет ее Слива. Разумеется, мы все напряжены — оттого ерундим и позируем. Демон выплюнул сигарету, выудил из кармана фруктовый леденец на палочке и погрузил сладость в рот. Затем надел маску — так, что палочка осталась торчать снаружи через заранее проделанное для нее отверстие. Не смейтесь: мы со Сливой снова повторяем все точь-в-точь — включая леденцы. Слива, будто припомнив что-то несусветно важное, суетливо пошарил за пазухой и извлек стеклянную бутылку в форме солдатской фляги, наполненную коньяком. Демон одарил его таким взглядом, точно тот все испортил. Действительно, неудобство с леденцом, торчащим у тебя изо рта через материю маски, невольно развенчивало весь пафос приготовления, но выпить для храбрости отказываться никто не собирался — выудили леденцы, пустили «флягу» по кругу, и второго она уже не сделала. Допив последним по очереди свою порцию, соизмеримую с привычной чашкой утреннего кофе, я, весь скрючившись от крепости напитка, отшвырнул бутылку в сторону. Царящую вокруг сумеречную тишину нарушил показавшийся как-то по-особенному жутковатым звон стекла, ударяющегося об асфальт. Со стороны мусорных баков, выстроившихся в ряд через дорогу, раздался кошачий крик. За ним — сопровождаемый шумом возни, второй. Демон набрал полный рот слюны, вновь оттянул от лица маску и харкнул так обильно, словно его стошнило. Я и это «действо» хотел бездумно повторить, но вяжуще-сухой привкус во рту — будто насосался старых, позеленевших от времени монет — все перечеркнул. Демон вновь поместил леденец в рот. Мы со Сливой сделали то же самое.