В 1929 году вышел роман "Человек, потерявший свое лицо". Беляев нарисовал в нем захватывающую перспективу искусственного воздействия на железы внутренней секреции: человек избавится от старческой немощи, освободится от физического уродства. Но талантливому комику Тонио Престо это принесло только несчастье. Красавицу - звезду экрана, в которую Тонио был влюблен и ради которой пошел на рискованное лечение, интересовало лишь громкое имя уморительного карлика; кинофирмам нужно было лишь его талантливое уродство. А когда Тонио обрел совершенное тело, он перестал быть капиталом. Его прекрасная душа никому не нужна. Изменившаяся внешность отняла у него даже права юридического лица: его не признают за Тонио Престо.
Пока это была коллизия в духе Уэллса (вспомним роман "Пища богов"). Внося в свои сюжеты советскую идеологию и материалистическое мировоззрение, Беляев нередко сохранял схему старой фантастики. Ихтиандр скрывался в океане от "правосудия" мошенников, Сальватор попадал за решетку, профессор Доуэль гибнул. Престо, правда, сумел отомстить своим гонителям: он стал во главе шайки униженных и оскорбленных, с помощью чудодейственных препаратов доктора Сорокина превратил ярого расиста в негра. Но такой финал не удовлетворил Беляева. Переделывая роман, писатель возвысил Тонио до социальной борьбы. Артист взялся за режиссуру, ставил разоблачительные фильмы, повел войну с кинокомпаниями. Переделанный роман Беляев назвал: "Человек, н а ш е д ш и й свое лицо" (1940).
В романах, условно говоря, на биологическую тему (ибо, по существу, они шире) Беляев высказал самые смелые и оригинальные свои идеи. Но и здесь он был связан принципом научного правдоподобия. А в его голове теснились идеи и образы, не укладывавшиеся ни в какие возможности науки и техники. Не желая компрометировать жанр научной фантастики, к которому он относился очень серьезно, писатель замаскировал свою дерзость юмористическими ситуациями и шутливым тоном. Заголовки вроде: "Ковер-самолет", "Творимые легенды и апокрифы", "Чертова мельница" - как бы заранее отводили упрек в профанации науки. Это были шутливые рассказы. В них Беляев как бы спорил с самим собой - испытывал сомнением популяризируемую в его романах науку. Здесь велся вольный поиск, не ограниченный ни возможностями науки, ни традиционной формой научной фантастики. Здесь начиналась та фантастика без берегов, с которой, вероятно, хорошо знаком современный читатель. Небольшие новеллы избавляли от необходимости детально обосновывать те или иные гипотезы: сказочная фантастика просто не выдержала бы серьезного обоснования.
Но некоторая система все же была и здесь. Изобретения профессора Вагнера - волшебные. А Вагнер среди героев Беляева - личность особенная. Он наделен сказочной властью над природой. Он перестроил собственный организм - научился выводить токсины усталости в бодрствующем состоянии ("Человек, который не спит"). Он пересадил слону Хойти-Тойти мозг погибшего ассистента ("Хойти-Тойти"). Он сделал проницаемыми материальные тела, и сам теперь проходит сквозь стены ("Человек из книжного шкапа"). И этот Мефистофель нашего времени пережил революцию и принял советскую власть...
Меж фантастических юморесок прорисовывается образ не менее значительный, чем гуманист Сальватор в романе "Человек-амфибия", или антифашист Лео Цандер в романе "Прыжок в ничто". Немножко даже автобиографический - и в то же время сродни средневековому алхимику. В иных эпизодах профессор Вагнер выступает чуть ли не бароном Мюнхгаузеном, а другие настолько реалистичны, что напоминают о вполне реальных энтузиастах-ученых трудных пореволюционных лет ("Человек, который не спит"). Это-то и заставляет нас, читателей, слой за слоем снимать с вагнеровских чудес маскирующие вуали юмора и приключенчества. Этот сложный сплав сказки с научной фантазией дает нам почувствовать какую-то долю возможного в невозможном. Мол, не таится ли в такой вот "научной сказке" тоже какой-то зародыш открытия? Фигура Вагнера возникла у Беляева, чтобы замаскировать и в то же время высказать эту мысль. Трудно иначе понять, почему она прошла через целый цикл новелл, трудно подыскать другое объяснение тому, что автор добротных научно-фантастических произведений обратился вдруг к т а к о й фантастике.
"Изобретения профессора Вагнера" были как бы штрихами нового облика знания, который еще неотчетливо проглядывал за классическим профилем науки начала XX века. Фигура Вагнера запечатлела возвращение фантастической литературы, после жюльверновских ученых-чудаков и практичных ученых в романах Уэллса к каким-то чертам чародея-чернокнижника. Таинственное его всемогущество сродни духу науки нашего XX века, замахнувшегося на "здравый смысл" минувшего столетия. Открыв относительность аксиом старого естествознания, современная наука развязала поистине сказочные силы, равно способные вознести человека в рай и повергнуть в ад. Беляев уловил, хотя вряд ли до конца осознал, драматизм Вагнеров, обретших такое могущество.
Автор "Прыжка в ничто" и "Продавца воздуха", "Острова погибших кораблей" и "Человека, нашедшего свое лицо", "Отворотного средства" и "Мистера Смеха", Беляев, владел широким спектром смешного - от мягкой улыбки до ядовитой иронии. Многие страницы его романов и рассказов запечатлели дарование сатирика. Оно и по природе близко фантасту, а талант смешить свойствен был Беляеву и в жизни. Писатель часто переосмыслял юмористические образы и коллизии в фантастические и, наоборот, фантастические - в сатирические и разоблачительные.
В романе "Прыжок в ничто" романтическая фабула космического путешествия оборачивается гротескной метафорой. О своем бегстве на другие планеты капиталисты возвышенно говорят, как о спасении "чистых" от революционного потопа, нарекают ракету ковчегом... А святой отец, отбирая лимитированный центнер багажа, отодвигает в сторону пищу духовную и набивает сундук гастрономическими соблазнами. Попытка "чистых" финансовых воротил и светских бездельников, церковника и реакционного философа-романтика - основать на "обетованной" планете библейскую колонию потерпела позорный крах. Перед нами кучка дикарей, готовых вцепиться друг другу в глотку из-за горстки бесполезных здесь, на Венере, драгоценных камней.
В творчестве Беляева нашла продолжение традиция сатирической фантастики Алексея Толстого и, может быть, Маяковского. Некоторые образы капиталистов у него близки памфлетам Горького на служителей Желтого Дьявола. Беляев внес свою лепту в формирование на русской национальной почве фантастического романа-памфлета. Л. Лагин в романе "Патент АВ" шел по следам биологической гипотезы, использованной Беляевым в двух романах о Тонио Престо. Однако в отличие от Лагина для Беляева фантастическая идея представляла самостоятельную ценность. Он и в сатирическом романе не удовлетворялся использованием ее в качестве простого трамплина к сюжету. В некоторых ранних произведениях Беляева условным фантастическим мотивировкам соответствовал такой же условный, лубочный гротеск в духе "Месс-Менд" Мариэтты Шагинян и "Треста Д. Е." Ильи Эренбурга. В зрелом "Прыжке в ничто" и в романах о Тонио Престо реалистическая гиперболизация соотнесена уже с научной фантазией.