— Посылайте без бисера, а то у него нога вырастет, — посоветовал доктор. — В его возрасте нога за год на сантиметр увеличивается.
— Надо посылать, — подумав, решила Мария, — Но ты запиши, может, будет.
С подпиской на газеты и журналы тоже справились быстро. Загибая на руках пальцы, Мария говорила:
— «Известия», «Правда», областная газета, районка, «Работница», «Крестьянка», газета «Сельская жизнь», «Огонек», «Веселый картинка»… — Она посмотрела на загнутые пальцы и сказала: — Конец. Девять штук, как в том году. — Подумала и спросила Любушку: — Может, новый журнал заказать? Ровно десять штук будет. Какой хороший журнал есть?
— Какой хороший? — задумалась Любушка. — Даже не знаю. Журналов много… У вас сколько классов?
— Шесть, — сказала Мария.
— А у Данилова? — спросила Любушка и почувствовала, как неприятно ей произносить это слово — Данилов.
— Четыре.
— Выписывайте «Крокодил», — снова посоветовал доктор. — В нем картинки смешные.
— Правильно, — согласилась Любушка. — Писать «Крокодил»?
— Пиши, пиши!
Мария держалась с Любушкой приветливо. Налущив горку стланиковых орешков, она бросила несколько горстей детям на одеяло, остальные пододвинула на газете Любушке. Налила в чашки чаю — себе, доктору и Любушке. Но для Любушки она была прежде всего женой Данилова, которая видела и слышала, как он оскорблял ее последними словами, и не вмешалась, не остановила его, а спокойно стояла у палатки и смотрела. Теперь она спокойно угощает ее — будто ничего не случилось.
— Ну, проспался ваш муж? — строго спросила ее Любушка, давая понять, что она не забыла вчерашнего.
— Плохо спал, болел сильно ночью. Голова болела и живот, — объяснила она Любушке, явно сочувствуя мужу.
— Пить меньше надо, — нахмурилась Любушка.
— Меньше надо, — согласилась Мария. — Вчера много пил, все вино выпил, совсем немножко осталось. После вина он всегда болеет.
— Да еще и вас, наверно, бьет?
— Зачем меня бить? — удивилась Мария. — Он меня никогда не бьет.
Любушка поняла, что Мария не придавала случившемуся ровно никакого значения. Ее заботило лишь то, что после вина у мужа болели голова и живот. Любушка оставила Марию и доктора допивать чай, пошла к Васиным.
Собаки Васина встретили ее громким лаем. Здешние собаки вели себя довольно интересно. Скажем, собаки Васина строго придерживались своей территории, расхаживали и лежали у палатки Васина, собаки Данилова — у своей, и так далее. Выходишь из палатки Оли — Олины собаки молчат, подходишь к палатке Данилова — даниловские поднимают лай. Выходишь от Данилова — его собаки без внимания, направляешься к Оле — Олины принимаются драть глотки. Если же просто идешь вдоль палаток, собаки лают по очереди — в зависимости от того, по чьей территории проходишь. Только приближение общей опасности — волка, медведя, росомахи — пробуждает в них чувство коллективизма. Почуя вдалеке зверя, который, возможно, и не помышляет соваться к палаткам, они способны поднять столь дружное гавканье, что станет тошно и водку, и людям. В обычное же время собаки лают, придерживаясь порядка: даниловские — на Олю, Олины — на Данилова и так далее, руководствуясь принципом «свой — чужой». Правда, делают они это без особого энтузиазма и без всякой злости — что-то вроде голосовой разминки. И никогда не лают на детей, считая их почему-то всегда «своими».
В палатке у Васиных было пусто: сам он погнал с Даниловым стадо, Паша торчит возле трактора, не оставляет ни на минуту Володьку, а мать ее неизвестно где. Оставив Васиных «на потом», Любушка пошла в следующую палатку — к Оле, теперь уже к себе домой, встречаемая громким лаем Олиных, теперь уже и ее, собак.
Николая дома не было.
— Пошел стрелять барана, — сказала Оля. Она обшивала разноцветными тесемками шапочку и одновременно кормила грудью маленького.
Любушка переписала Олиных детей и все, что та заказала из продуктов и промтоваров, не забыв упомянуть соски и бисер. Перечисляя газеты и журналы, Оля, как и Мария, загибала пальцы на руках. Но у нее получилось двенадцать названий.
От Оли Любушка еще раз зашла к Васиным. Никого не обнаружив, она отправилась в самую дальнюю палатку. И надолго задержалась у Саши Ивановны.
Любушка вошла в палатку и изумилась — так было в ней светло и нарядно. День вливался сюда сквозь четыре окошка из полиэтиленовой пленки, освещая каждый уголок. И каждый угол, включая брезентовый потолок, был оклеен разноцветными журнальными вырезками, между ними свисали пришпиленные булавками зеленые ветки стланика и пунцовые гроздья рябины.