Естественно, что по миру распространялись не строго одинаковые постройки. В каждой стране и даже в каждом регионе новую моду интерпретировали по-своему. Например, на итальянском острове Сицилия, помимо характерных изгибов, архитектуру барокко можно узнать по многочисленным изображениям масок и путти — обнаженных младенцев, часто с крыльями за спиной. А в Мексике барокко частично впитало традиционную культуру Мезоамерики — брутальные орнаменты, использование цветной скульптуры в интерьерах.
Елизавета Петровна, которая до 12 лет считалась незаконнорожденной дочерью, выросла в селе Коломенском, подмосковной резиденции своего деда Алексея Михайловича. Там ее окружали здания, построенные в XVI и XVII веках. Древнерусская архитектура к этому времени пережила момент наивысшего расцвета, для нее наступила эпоха яркого декоративного затухания. Подобно тому, как краски осени ярче весенних и летних, здания в Коломенском выглядят легкомысленно красивыми. В их узорчатости, иногда чрезмерности орнамента как будто бы нет уже глубокого смысла, и это создает совершенно особенное обаяние.
Петербург времен Елизаветы Петровны — это смесь русских и европейских традиций, православной любви к узору и цвету и барочной скульптурности объемов построек.
Главные архитектурные заказы в то время доставались Франческо Бартоломео Растрелли. Именно он в 1740-е годы занялся постройкой Воскресенского Новодевичьего монастыря и его собора, который теперь называется Смольным. Этот храм Елизавета Петровна велела строить по образцу Успенского собора Московского Кремля. Структурно он представляет собой традиционную ортодоксальную пятиглавую церковь. Однако украшения фасада — пилястры и полуколонны, окна, рельефы, обрамления входов — такие же, какие мы ожидали бы увидеть в Италии, Франции или даже Португалии. Башни, на которых стоят боковые купола, почти вплотную примыкают к барабану центрального купола. Для архитектуры барокко характерны такие противоречащие естественным ожиданиям решения. За счет непривычности они производят яркое впечатление. Смольный собор кажется нам устремленным вверх, как будто сила невидимого нам движения сдавила постройку и приблизила купола друг к другу. (Илл. 8)
Растрелли построил один из главных символов Санкт-Петербурга — Зимний дворец. Вплоть до середины 1750-х годов он достраивал резиденцию, заказанную еще Анной Иоанновной, но потом императрица внезапно распорядилась начать все заново. Главное отличие нового дворца от предыдущего — размер. В Зимнем дворце 1084 комнаты, 1476 окон, 117 лестниц. Длина выходящего к Неве фасада — 210 метров. Вероятно, источником вдохновения для Елизаветы Петровны служили знаменитые королевские дворцы Европы предыдущего столетия — французский Версаль и австрийский Шеннбрунн. Во всяком случае, она распорядилась выкрасить Зимний в такой же, как и они, песочный цвет. Отличие работы Растрелли заключалось в мягкости форм. В Зимнем дворце меньше ощущения торжественности и больше — праздничной роскоши. Здание так и не завершили до смерти Елизаветы, его первым резидентом в 1762 году на короткое время стал Петр III. (Илл. 7)
Приближенные старались следовать примеру государыни и возводить для себя дома в столице. Растрелли построил дворцы для Строгановых на углу Невского и Мойки и для Воронцовых на Садовой улице. Дворец Шереметевых на Фонтанке спроектировал другой выдающийся архитектор елизаветинских времен — Савва Чевакинский.
Он почти всю жизнь проработал в Адмиралтейств-коллегии, и большая часть его проектов заказаны именно ею. Самое известное его здание — Никольский морской собор в Коломне, передающий настроение того времени еще лучше, чем Смольный. В нем куда легче узнается каноническая православная архитектура: классический пятиглавый храм с большим количеством позолоты на фасаде. С другой стороны, это первая в России церковь, в украшении которой использованы элементы светской архитектуры — кованые балконы с узорами из цветов и листьев. Из капителей колонн выглядывают милые пухлые ангелочки. Сдвоенные и строенные колонны на углах стен служат созданию впечатления искривленности фасада. И европейская скульптурность, и русская декоративность проявляются в елизаветинской архитектуре поверхностно, одна красота смешивается с другой. Любая идеология, которая обычно стоит за архитектурными стилями, в таком синтезе стирается. Остается только ощущение воздушной легкости, как будто бы совершенной непринужденности. (Илл. 9)