Он осторожно побрил щеки и подбородок покойного, вымыл тело салфеткой, смоченной в дезинфицирующем растворе, обсушил, а затем начал с ним новый тур танца, чтобы его одеть. Почти десять минут Амбруаз, покряхтывая от напряжения, двигал девяностокилограммового мужчину, переворачивал, приподнимал, подталкивал. Зашнуровал ботинки, застегнул пиджак, завязал покрасивее галстук, потом причесал. Сделал шаг назад, как художник перед своим творением, и, окинув его оценивающим взглядом, припудрил правое ухо, более темное, чем левое, легким слоем тональника. Поправил воротник рубашки, сдвинул узел галстука точно в центр, расправил лишнюю складку на пиджаке. Пусть люди никогда не увидят процесс бальзамирования, но внешность умершего – это верхушка айсберга, и ни одна, даже самая безобидная деталь не должна подвергать опасности всю постройку. Мешок для трупов был подвернут под тело с обеих сторон. Пригодится служащим похоронного бюро, когда будут перекладывать его в гроб. Накрыв покойного до пояса покрывалом, он скрестил ему руки на груди и вложил в пальцы лежавшую у изголовья веточку ландыша. Убрал в чемоданчики инструменты, флаконы с использованными средствами, приемники с телесными жидкостями и мусорный мешок, куда бросил перчатки и маску. Спустя час двадцать минут после того, как Амбруаз вошел в спальню, он, сменив халат на пиджак, вышел к родным и пригласил их взглянуть на тело. На сей раз вердикт был вынесен устами старшей дочери. “Какой папа красивый!” – воскликнула она, целуя покойного в лоб и орошая его слезами. Волшебство сработало снова. Удалился танатопрактик как можно незаметнее, не оставив по себе следов и памяти, словно призрак. Призрак с вибрирующим телефоном в кармане брюк, извещавшим его о новом вызове.