— Разве мы с тобой художники? — иронизирует Кошечкин с набитым ртом. — Смешно!
— Просто смех! — соглашается Семенов, тоже с набитым ртом. — Живот можно надорвать!
— Ну что вы, ребята! — смеется Лида. — Что это вы болтаете?
— Халтурщики мы!
— Зарываем свой талант в землю! — восклицает Кошечкин, опрокинув рюмку.
— Могильщики! — Семенов тоже опрокидывает рюмку.
Лида уже не пьет — она выпила вначале и сейчас, раскрасневшись, только ест.
— А все могло бы быть по-другому, — говорит Кошечкин.
— Если взяться за ум, — говорит Семенов.
— Надо жить душой, а не животом, — говорит Кошечкин, подкладывая себе на тарелку мяса. — Долой мещанские радости! — он опять опрокидывает.
— Ура! — пьет Семенов.
Лида молча ест, удивляясь на друзей и мало что понимая.
— Эх, жаль, мы не в Голландии! — вздыхает Кошечкин. — Мы могли бы там поучиться у отличного мастера… у какого-нибудь Рембрандта… Но — Родина!
— Родина превыше всего, — говорит Семенов.
— Боже мой, какие в Голландии художники!
— Были, — уточняет Семенов. — Малые голландцы.
— А почему они «малые»? — спрашивает Лида. — Маленького роста, да?
— Балда ты! — говорит Кошечкин. — Малые, потому что еще большие были.
— Не поняла…
— Не твоего ума, — важно говорит Кошечкин, хотя сам не знает, почему голландцы «малые». — Ты ешь да слушай… мы творцы, а ты натура… неодушевленная.
— А ты не ругайся, — обижается она.
Некоторое время они едят молча.
— Чайку выпьем? — спрашивает Семенов.
— Непременно! — поддерживает его Кошечкин. — Без чая нельзя.
Лида ставит на стол большой и маленький чайники, сняв их с электроплитки.
— После крепкого чая я особенно остро чувствую цвет, — говорит Кошечкин, наливая себе стаканчик. — Как и после водки… Вот: какое, ты думаешь, у тебя сейчас лицо на фоне синего окна?
— Красное?
— Оранжевое! — изрекает Кошечкин. — Дополнительный цвет! А тени — голубые! Я за это отвечаю!
— А у тебя розовое лицо, — говорит Семенов. — А тени — фиолетово-зеленые…
— Это потому, что я сижу на фоне зеленоватой стены. И за это я тоже отвечаю! Абсолютно!
— Абсолютно, — кивает Семенов; ему вдруг спать захотелось.
— Мы же талантливые люди! — восклицает Кошечкин. — Какой я вчера натюрморт отхватил, а? Гольдрею понравилось.
— Гениальный! — соглашается Семенов. — Ты — гений!
— Ты тоже гений, — великодушно говорит Кошечкин. — Мне особенно нравится, как ты Лидку написал… обнаженную…
— У нее гениальная фигура, — скромно говорит Семенов; про себя он вдруг подумал: «Скорей бы ушел, залечь бы с фигурой спать».
— А знаешь ли ты, — загадочно спрашивает Кошечкин, — знаешь ли ты, как относятся к художникам в Голландии?
— Как?
— Им запрещают заниматься бытом! — Кошечкин поднимает указательный палец. — Понимаешь? Подметать — упаси боже! Варить суп — упаси боже! Только рисовать им разрешают! Только рисовать!
— Откуда ты знаешь?
— Грюн рассказывал, на днях заходил в общежитие и рассказывал о Голландии.
— А я вот все подметаю, — говорит Семенов. — И варю… да я и люблю варить…
— Напрасно, — отрезает Кошечкин. — Пусть вон она варит…
— Ну, ладно, — зевает Лида. — Совсем уж заболтались. Ни в жисть не поверю, что в вашей Голландии художники супов не варят… Пьяные вы уже, вот что. И я спать ложусь… отвернись-ка, Кошечкин, раздеваться буду…
— Ты ложись, ложись, — отворачивается Кошечкин. — Может быть — я мешаю?
— Что ты! — вскидывается Семенов.
— Сиди уж, — откликается Лида.
— Отвечаю за то, что в Голландии из меня бы вышел Рембрандт! — громко говорит Кошечкин.
— Вне сомнения, — поддерживает его Семенов.
Он смотрит в окно: деревья в парке слились с темным небом, ничего не видно.
— Из тебя бы тоже вышел Рембрандт, — говорит Кошечкин; он чувствует, что надо идти, но ему очень не хочется. — Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом, — развивает он свою мысль. — Так Гольдрей говорил…
— Он просто идиот! — говорит Семенов.
— Кто? — удивляется Кошечкин.
— Не Гольдрей, конечно… а тот человек, который не мечтает…
— Подонок он, — говорит Кошечкин.
— А время идет, — вяло говорит Семенов; он о чем-то думает.
— Просто летит! — соглашается Кошечкин. — Надо больше работать… Искусство требует жертв…
И тут Семенова осеняет. Он даже встал с места.
— Кошечкин! — восклицает он. — Я знаю, что делать! Надо работать по ночам! Чем так сидеть и болтать… и нажираться!