- Будем переходить на непрерывный, - говорит Губский негромким, надежным, как он сам, голосом и продолжает смотреть на реактор, где из щепотки весом 7,7 грамма, из двух бесцветных порошков получается третий, который будет обладать невиданной термостойкостью.
Американцы как-то дали рекламу-картинку - пластмассовая чашечка, вроде тех, что употребляются для бритья, а в нее льется расплавленная сталь. Рабочая температура - 1500. Может быть, это преувеличено. Но мы топчемся где-то близко. Если оставить ненужную скромность, то наш полимер хорош, невероятно, сказочно хорош. Это мы уже знаем. Даже пусть бы он был немного похуже. Мы бы меньше нервничали. Полимер хорош, но процесс очень капризен.
Я смотрю. Все опять повторяется сначала. Мономеры в растворе, один заливаем, а второй, при включенной мешалке, приливаем. Худые руки Регины, тонкие и точные. И Губский смотрит на ее руки, удивительный человек, который никогда никуда не торопится.
Регина оборачивается и здоровается со мной, как обычно, дерзко глядя из-под волос. Она одета в черную поплиновую рубашку и кажется бледной.
Коротко и очень толково она докладывает результаты своей работы, отвечает на вопросы и отходит сушить колбы сжатым воздухом.
Я киваю головой и не шучу с ней, не могу шутить с ней и никогда не спрашиваю ни о чем постороннем. Я теряюсь перед ней. Знаю, что это так, надеюсь, что никто больше этого не знает.
Регина подходит к Губскому и протягивает ему китайскую авторучку с просьбой набрать чернил. Она так попросила его набрать чернил в ручку, как просят о помощи, о спасении. Слабая женщина, беспомощная перед мужской технической работой. Это был жест полного доверия, признания своей слабости и его силы. Так можно протянуть ребенка мужчине, но она так подала Губскому авторучку. Не имело значения то, что каждый день в институте она справлялась со сложнейшими приборами, часто обходясь без помощи механика.
- Вы можете это сделать?
- Да, конечно, - хрипло ответил он и склонился над пузырьком чернил.
Лабораторное стекло издает тихий звон, а металл аппаратов излучает сияние. Аля, вооруженная скальпелем, выскальзывает за дверь, и я, третий лишний, должна поскорее уйти.
Вот как оно бывает, думаю я с грустной завистью, так бывает, и у меня когда-то было так.
Петю-Математика в следующей комнате я застаю в той позе, в какой оставила его, уезжая в Ленинград. Припав к столу, он крутит ручку счетной своей машинки, шепчет цифры, пишет цифры, я в глазах его, окруженных нежными длинными ресницами, плавают цифры. Он в клетчатой рубашечке с закатанными рукавами, в джинсах и кедах.
На фоне "миланских соборов" располагаются мальчики - студенты, практиканты, аспиранты. Один с бородой, один с косым боксерским носом, один с большим лошадиным лицом, где в модной пропорции большая часть принадлежит подбородку. Имеется тут и двухметровый аспирант из Грузии, откормленный на винограде.
Я говорю:
- Здравствуйте, друзья.
Петя-Математик шепчет:
- Потрясающие результаты. Я посчитал. У вас ничего не получится. Зря бросаем тему N_2. Она получится.
- Она не получится.
- В А-Эн бы не бросили, - бормочет Петя, - продолжали бы. А мы бросаем. Красивый процесс. Такой процесс, ах, боже мой!
- Вовремя бросить - надо иметь такое же мужество, как и продолжать, изрекаю я.
- Давайте сами сделаем мономер, - просит Петя. - Я готов принять участие, давайте работать дальше.
- На ста граммах - это не работа. Вернемся потом, когда будет мономер.
- Айн ферзух ист кайн ферзух. Если бы химики знали математику хотя бы так, как ее знают физики...
- Мы вернемся, Петя, и, подбадривая друг друга...
- Японцы уже делают, уже получают. Их метод хуже, наш лучше.
Мы разговариваем с Математиком на старую тему: до каких пор вести работу, которая не дает результатов.
- Все ли мы сделали, - яростно твердит Петя, - чтобы иметь право оставить?
В дверях появляется Регина, сообщает:
- Привезли циклогексанон, десять литров.
- Нам не добить до результата. Немцы тоже отказались. Японцы тоже, говорю я.
- Японцы! - восклицает Математик и, наклоняясь ко мне, шепчет: Делают. Де-ла-ют.
- Но мы не можем. Очистка...
- Дюпон знает, как чистить.
- Но он этого не говорит.
- Что Дюпон! - орет Петя-Математик.
Он увидел в теме N_2 некоторые возможности, он _посчитал_. Правильно, иначе Тереж не мог бы так долго держать всех под гипнозом. Петя - молодец. Но всегда есть то, чего не посчитаешь. Мы не готовы к такой работе. Химия мстит за то, что с ней слишком долго, слишком плохо обращались.
А Петя, значит, занимался тут нашими темами и отвлекался от своей работы.
- Вот погоди, придет Веткин, - смеюсь я.
- Что Веткин! - затихая, говорит Математик.
Я прошу:
- Петя, отнеси циклогексанон в гараж.
- Это еще зачем?
- Ну, я прошу.
Циклогексанон нам сейчас не нужен, и это горючая жидкость, ей место в гараже.
- В А-Эн бы не бросили, - бормочет Петя, поправляет арифмометр и перекладывает свои листки с цифрами. На его щеках красные пятна, а в глазах его блеск, и смех, и бред. Да, вот еще один фанатик, из тех, кто украшает нашу землю.
Ему, кстати, давно пора пересесть поближе к окну, но он считает, что окно отвлекает, и остается сидеть в углу, в темноте. Циклогексанон он нести не хочет, потому что мы заказывали его для темы N_2. И всем нам непременно надо нарушать тэбэ (технику безопасности). Гусарство химика. Кто не горел, тот не боится, потому что не знает, что это такое. А кто горел, тот тоже не боится, он уже горел. В институтах мы упражнялись, прикрывая колбы рукой, когда загорался спирт. Мы все горели в студенческие годы. Большинство из нас ничего не боится - ни отравы, ни пожара, - и это плохо. А некоторые всего боятся, это еще хуже. Мы считаем, что гибнет обычно трус. Мы считаем, что если сотрудник наливает синилку и у него дрожат руки, - ему лучше уйти из института.
- Иду. - Петя-Математик удаляется, неслышно ступая кедами.
А через мгновение неизвестно откуда, словно он пропорол пол, возникает Веткин, обнаруживает Петино отсутствие и грозит:
- Сейчас я ему сделаю втык.
- Он исполняет мое поручение, - объясняю я Веткину.
Веткин галантно кланяется и разводит руками:
- Тогда молчу. Как съездили? Договорились?
И смотрит на меня с усмешкой сообщника. Дело двигается. Вначале ему казалось, что я не научусь жульничать, но я ничего, научилась. Лаборатория продолжает работать над темой N_3.
14
- Здравствуйте, Маша, - говорит Леонид Петрович, - рад вас видеть. Я без вас скучал.
А я? Скучала ли я без него?
- Ну как, хорошо было в Ленинграде? Вам не захотелось там остаться? В спокойном институте университетского большого города?
- А вам хочется остаться, когда вы бываете там? - спрашиваю я.
- Я вас так ждал, а вы приехали сердитая.
Он наклоняет голову, смотрит на меня слепыми, пыльными очками-глазами.
- Нет, нет, - говорю я, - все в порядке.
- А у меня сейчас блаженное время, публика разъехалась по отпускам, я могу работать своими руками и быть один. Никто не улюлюкает. Ношу условное название "Государство - это я". Но надо, как всегда, медленно торопиться. Посидите, Маша, пять минут.
Я сажусь и смотрю, как он двигается. Это почти танец, движения его исполнены легкости и изящества. Он красив и лукав. Разговаривает сам с собой и с окружающими предметами.
- Куда, куда? - кричит он взбунтовавшейся смеси. - Ах я идиот, ах болван, что я наделал, будь я проклят, если я не последний идиот... Давайте сформулируем проблему, давайте сформулируем идею. Будем исходить из химической логики. Аааа! - Бормотание переходит в рычание. - Наука вам не нужна, вам нужны килограммы. Я вас знаю. А надо возиться, господа. Мы идем по снегу. Хорошо идти по снегу. Машенька, хорошо идти по снегу?