— То-то и оно, тут ты в самую точку попал, — говорит Нед, когда мы, поставив палатки, вознаграждаем себя первыми за день глотками пива. — Последнее Слово — а дальше что? Отряд модов [память уверяет Рассказчика, что его друг использовал именно эту формулу за дюжину с чем-то лет до того, как Эй-би-си приступила к показу популярного сериала под таким же названии[Не так ли? (фр.)] ] свои аплодисменты сорвал, а что прикажешь делать нам, опозданцам и выскочкам, когда наступит наш черед выходить на сцену?
Как бы там ни было, продолжает он, упомянутая тобой деревенщина Уилли Ф. в девятьсот восемнадцатом вступила, сколько он помнит, в Королевские военно-воздушные силы Канады, до конца войны околачивалась в Торонто, вернулась домой, чтобы наврать с три короба о том, как она сражалась в Европе, потом била баклуши в Нью-Йорке, Новом Орлеане и Франции и лишь после этого возвратилась в
«Старый Мис», чтобы писать свои шедевры. А от стоящих под «Поминками» Джойса
«Триест/Цюрих/Париж» ой как далеко до Бриджтаун/Стратфорд/Колледж-парка, n'est-се раs[Не так ли? (фр.)] ?
Такие вот мысли и теснятся по преимуществу в наших головах и при подготовке к весенней каникулярной поездке, и на 1-й федеральной магистрали, между тем как девушки слушают наши не очень интересные им рассуждения или беседуют о своем (Марша рассчитывает получить в скором времени диплом учительницы начальной школы; Джинни намеревается стать «диетврачом или еще кем»): Подобно тому как в изобразительном искусстве импрессионизму пришел на смену постимпрессионизм, а его, в свой черед, сменили кубизм, сюрреализм, абстрактный экспрессионизм и прочие, и в литературе чему-то предстояло вот-вот вытеснить почти выдохшуюся эстетику высокого модернизма, составлявшую до сей поры отличительную черту нашего столетия. Нед полагает, что факел уже готов для передачи и основные вопросы состоят теперь в том, как бы половчее ухватить его и в каком новом направлении с ним побежать. Рассказчик же, будучи человеком менее предприимчивым, возражает ему, говоря, что, с одной стороны, само представление о потребности каждого поколения художников противопоставлять себя предыдущему есть пережиток романтизма XIX столетия, а с
другой — проистекает из сомнительного по разумности уподобления искусства научному и техническому Прогрессу. По-настоящему новое направление нашего века, наполовину верит он, может состоять в том, что каждый из нас перестанет мыслить в подобных категориях и откажется как имитировать своих предшественников, так и противопоставлять себя оным, но, окинув внимательным взором огромный корпус «уже сказанного», просто усядется за письменный стол или пишущую машинку, призовет на помощь свою личную музу и посмотрит, что из этого получится, — будет жить своей жизнью и зарабатывать на хлеб насущный так, как ему больше нравится, став журналистом, профессором, врачом, юристом, чиновником, поденщиком если едва сводящим концы с концами бездельником — человеком богемы. То, что более всего устраивало Генри Джеймса, с удовольствием повторяет он, не годилось бы для Генри Миллера, и наоборот, сколь ни малопривлекательным представлялся Эмили Дикинсон образ жизни лорда Байрона или Францу Кафке — Хемингуэя, каждая/каждый из них дело свое делал с блеском. Коротко говоря, не может ли статься, что модернистское предписание
Эзры Паунда «Сотворить заново!» (которое Паунд, в конце-то концов, позаимствовал у Конфуция!) уже устаревает? Chacun a son gout![Не так ли? (фр.)]
— Что? — удивляется Джинни Гиман (наши девушки уже успели, пока их сожители ломали головы над Большими Вопросами, возвратиться с покупками).
— «Каждый хромает от своей подагры»[Слово подагра по-английски — gout.] по-французски, — сообщает ей Нед.
Джинни, не знающая не только французского, но и значения слова подагра, шутки не понимает, однако говорит ему, что он может французить ее сколько захочет, месячные там или не месячные.