чем в первый раз. Однако при всего лишь единственной жалкой поездке на карусели, как ему выбрать, на ком лучше совершить слишком стремительный оборот — на Коне или на Льве, на Носороге, на Жирафе?
А тем временем кто-то ныряет с платформы ласточкой, кто-то делает сальто назад, кто-то врезается в воду головой, а кто-то ненамеренно, бесславно и болезненно прикладывается о водную гладь животом. Но в каждом случае присутствуют: Подъем, Прыжок, Все что угодно, Всплеск.
— Вот так и в жизни, — замечает Нед. — С той лишь разницей, что в нее нам позволяют нырнуть всего один раз.
И тогда, и в последующем воспоминании оба приходят к заключению: «Вагон дерьма» (популярная в то время и в тех местах хула): Четыре, это еще если повезет, быстрых десятка лет после университета, и оба обратятся в старперов на пенсии, — а в свои восемнадцать они уже потратили половину этого срока, приготовляясь к готовности! Неужели им предстоит кончить, как тот парень, за которым они теперь наблюдают: когда наступает его черед, он выходит на самый край подкидной доски, пожимает плечами, и просто соступает с нее, и летит вниз ногами вперед, поднимая ладони кверху, и уходит под воду, ничего в полете не предприняв.
— От него хоть брызги остались, — отмечает ДжИН. — Все-таки лучше, чем кануть, подобно большинству, в вечность, не оставив и следа.
— А кроме того, он, отдадим ему должное, почти две секунды служил развлечением для всех нас. Но к черту, дружище: Мы же хотим не просто брызги оставить, ведь так? А что-то стоящее…
Последнее произносится a la его родители, каковые надеются, что сын «найдет свое призвание» в приносящей людям пользу профессии: в медицине, в научных исследованиях, в юриспруденции (в одной из наименее пораженных корыстолюбием ее отраслей) — быть может, даже (подобно им самим) в педагогике?
И снова его друг проникается завистью к Неду, которому так повезло с родителями. Фреду и Лоррейн Ньюитт довольно уже и того, что их сын «поступает в университет» — первым, кто удостоился в его и ее роду сей привилегии. Подсказывать ему, какой предмет выбрать, они не решаются, хоть Папа и бормочет время от времени нечто насчет Делового Администрирования, а Мама соглашается, что звучит это Мило.
— Я, например, — говорит теперь Нед, — хочу получить чертову Нобелевку — и не просто потому, что она меня прославит, а потому, что я прославлюсь, делая то, что стоит делать, понимаешь? Что-то стоящее.
Пораженный, и немало, Дж., который никогда столь высоких амбиций не питал, отвечает:
— Ого! Ладно! А теперь вперед: спорим, я тебя обгоню!
— На дороге к Стокгольму? — притворно удивляется Нед. — По рукам, приятель!
Впрочем, бегут они к реке Матаханнок, в которую море уже наслало жгучих медуз, — бегут, рискуя ожогом-другим, ради удовольствия охладиться в еще по-весеннему холодноватой воде.
— И четыре года спустя, — отметил Нед четыре года спустя, в последнюю ночь весны, при их встрече, во время которой всплыло вышеописанное воспоминание, — мы теми же и остались: парочка уповательных Творческих Писунов, все еще отыскивающих дорогу в Стокгольм.
— Не говори за других, ладно? — рекомендует ему Джордж Ирвинг Ньюитт. — Что до меня, так я все еще прочищаю повествовательное горло, пытаясь отыскать мой ёбаный Голос с прописной «Г».
— Аналогично; подозреваю, впрочем, что я почти нашел его во «Временах года», с которыми нынче вожусь. Как только найду окончательно, дам тебе знать. Ну-с… — Они в последний раз чокаются почти пустыми бутылками. — За то, чтобы у нас отросли наконец яйца, прочистились горла и чтобы лучший из сих Писунов удостоился Премии.