Пятое. Можно, конечно, забыть, забросить всё это, сделать вид, что Кира нет. Но я уже не могу. Это совершенно ясно. А просто жить, жить как раньше, это было слишком мало для меня теперь.
Что-то я рассчитался. Экономическое образование сейчас мне явно мешает. Может сначала?
Первое. Надо снова стать собой и Кир станет моим.
Это первое и единственное.
И у меня всё будет, я знаю! Красный диплом мне не зря выдали...
На работе что-то происходило... Все это чувствовали.
Никодимыча мы не видели уже несколько дней. Светлана недавно, наверное, первый раз обратившись не к Ромке, спросила у всех нас:
- Ребят, а Николай Дмитриевич, надолго уехал?
Ответа она не получила. Только Люба пожала плечами, хоть как-то обозначив, что вопрос слышала и, взяв сигареты, вышла. Я же, как секундой раньше, до её вопроса, продолжал щёлкать мышкой, но уже бездумно, выстраивая из щелчков ритм, созвучный моей мысли: "Шеф не ска-зал мне! Шеф не ска-зал мне! Шеф не ска-..."
Никодимыч каждый раз говорил мне, когда уезжал куда-то. Конечно, без особых подробностей, но всегда предупреждал, сколько дней его не будет. И что же произошло на фирме такого, что он смылся по-английски? Да не-е-ет, не по-английски. Света же знает, что он в командировке. Я закончил выщёлкивать очередное похоронное для моей карьеры предложение и решил пройтись – дойти до сквера, что в соседнем с нашим офисом дворе и просто посидеть у невзрачного в плане архитектурных форм фонтана, что установили в прошлом году. Думаю, что его уже включили.
Глава седьмая
По понедельникам – он с утра. Значит я снова на заправке.
Я – сегодня, это – снова я, а не влюблённый дурак, пускающий слюни на предмет своей страсти. Как там Сашка сказал? Может поэтому Кир и шарахается от меня – из-за всех этих розовых соплей?
Третья колонка. Заправляет.
- Как там Астронавт, всё преподаёт? – Кир хоть и знал, что это моя машина, и что я гипотетически могу выйти из неё, но всё равно от неожиданности вздрогнул. – Зверствует?
Кир смотрел на меня. Я не мог понять, с какими эмоциями: то ли из-за этой чёртовой кепки, то ли выражение его лица было таким не читаемым.
- Я у него больше тройки на экзамене никогда не мог получить (почему бы не приврать немного...). А ты?
- Нормально, - Кир отвернулся и преувеличено внимательно стал изучать заправочный пистолет.
- Могу подсказать, где его слабые места, - я решил не сдаваться, всё-таки рассчитывая на мало-мальски приличный по объёму диалог. – Хочешь?
- Справлюсь. Можно платить. Всего хорошего.
Вот и весь наш разговор. Ничего. Дальше будет лучше, я знаю. Всё будет. Настроение повышалось.
Через три дня я опять на заправке. По всем приметам бензин должен был вот-вот закончиться. Теперь я приезжал к Киру, только тогда, когда действительно была нужда в топливе. И с туповатой кассиршей встречался, только когда расплачивался за бензин.
Передо мной была одна машина – белая девяносто девятая.
- Кир, закончишь, подойди, - та самая девица, менеджер, кажется. Что ей от него нужно? Тон какой-то...
Я посмотрел на Кира, пытаясь по лицу понять, что случилось. Посмотрел, ага! Еле поборол в себе желание сдёрнуть с него эту нильсовскую бейсболку и спросить, подняв рукой его лицо за подбородок: "Что случилось?" Даже сделал шаг к нему...
- Кир, ты помнишь наш разговор? Прекрати! – она, по военному, развернулась, чуть было, не щёлкнув каблуками, и скрылась за дверью. Разговаривать с кем-то, находясь от него на расстоянии в 20 метров, это я вам скажу... Она не кричала, но со стороны выглядело базарным выяснением отношений.
И что сейчас было? Он где-то накосячил? Зачем отчитывать его на всю заправку, так же нельзя! Перевёл глаза на Кира. Как он?
Кир был взволнован, расстроен, теперь я видел и понимал его эмоции точно. Почему-то именно сейчас я, вдруг, подумал, что он, возможно, специально так держит низко голову и так глубоко надевает кепку, чтобы его не было видно. А сейчас, когда он забыл о контроле из-за этого внезапного начальственного наезда, то даже опёрся о машину свободной от пистолета рукой.
"Это шанс!" Делаю шаг к нему и беру его за руку (плевать, что в перчатке), отрывая от крыши моей детки, следом "рисую" себе серьёзное, даже сердитое лицо, а в груди пульсирует: "Я держу его за руку!"
- Не надо трогать мою машину, Кир.
И вот теперь меня интересует только один вопрос – "Когда я смогу отпустить его руку?" Я чувствую, как напряглись его пальцы: «Да, я назвал тебя по имени!» Чувствую, как сжимается и подрагивает какая-то мышца у меня в животе. Каких трудов мне стоит не начать, тихонько касаясь, перебирать его пальцы. А уж с каким трудом я разжал свою руку... Несколько секунд, как вечность.
Кир тут же засунул руку в карман и отвернулся:
- Извините.
Я ехал домой. В голове и почему-то в животе стучалось: "Я держал его за руку!"
Рубероид затаился. Мы тоже как-то подобрались: меньше ходили на перекуры (я же перестал выходить на улицу, развеяться), проверили все свои долги по срокам выполнения, сверили отчёты с той формой, что лично каждому, сопровождая этот процесс целой лекцией, выдал Рубероид. Стали тише разговаривать, несмотря на то, что зам сидит далеко от нас. Что-то такое витало в воздухе – мы чувствовали.
«Красивые» передали нам три однотипных заказа "на молочку". Я по привычке стал просматривать мои сводки за последний месяц по этим трём наименованиям: как расходится йогурт, творожок и... забыл. Снова возвращаюсь к договору, перебираю приложения – ищу название третьего продукта. Натыкаюсь взглядом на резолюцию. Читаю. Рубероид изобразил. Снова читаю...
Никодимыч, бывало, тоже оставлял своё царственное волеизъявление, написанное чуть ли не через весь документ, и когда мы видели такое предписание, то сразу понимали – нам грозит в скором времени головомойка. Шеф предпочитал всё говорить на словах, но чаще всего, предварительная работа по вновь поступившим договорам нами велась без каких-либо указаний. Это была стандартная процедура, отточенная годами, и пояснений не требовала.
Я снова и снова читал: "Всю работу по выполнению договора возложить на Семенцову Л.Д. Отчитаться до конца недели о проведённой работе".
Что это? Зачем? А Люба знает? Поднял глаза на нашу девочку – грызёт карандаш и отчаянно долбит по клавиатуре. Вряд ли.
Прислушиваюсь к себе. Нет, ощущения зашатавшегося подо мной стула не наблюдается. Тогда что? У нас никогда не было такого, чтобы за отдельный договор отвечал конкретный человек. Нет, ну, конечно, ответственный был – я, но чтобы так чётко предписывалось кому-то одному заниматься договором целиком, такого не было.
Интуиция у меня работала "на отлично", и если сейчас я не чувствовал опасности для своей задницы, значит её не было. Бедная Люба, на неё повесили этот... Ясно! Это не моей заднице грозит увольнение, а нашей фарфоровой девочке-Любочке.
Я снова посмотрел на Любу. Когда она появилась у нас: кукольное личико, голубые глаза, длинные ресницы, – мы её так и прозвали – фарфоровой куклой Любой. Подразумевая её целлулоидный мозг, конечно. Вообще-то, лицо у неё было среднестатистическим, обыкновенным, но глядя на неё не покидало ощущение, что смотришь на фарфоровую, гладенько-безмозглую ляльку из магазина. Потом разглядели – нормальная оказалась девица, не глупая и добрая. Может это её доброта и казалась нам не настоящей, кукольной? А вкупе с голубыми глазами...