— Там, — сказал мой спутник, кивнув головой в сторону площади Пиккадилли, — «Русский круговорот». Здесь — очередь на «Большой балет». — И, запахнув плащ под порывом ветра, заметил: — Похоже, что у нас гуляют советские ветры.
…Это было последнее впечатление, которое я увез из Лондона теперь.
— Убийца изрезал труп на куски…
— О! Какой ужас!
—...отделил голову от туловища…
— О! Кошмар!
—...Он приехал из Парижа неделю назад.
— Ах, иностранец… Передайте, пожалуйста, сахар.
«Ах, иностранец…» Надо было слышать, каким тоном это было сказано! От иностранца можно ожидать всего.
Слово «форейнер» — «иностранец» — в устах многих англичан — очень емкое слово.
Еще в XVIII веке Карамзин писал из Лондона: «Вы слыхали о грубости здешнего народа в рассуждении иностранцев: с некоторого времени она посмягчилась и учтивое имя french dog (французская собака), которым лондонская чернь жаловала всех не-англичан, уже вышло из моды… Вообще английский народ считает нас, чужеземцев, какими-то несовершенными, жалкими людьми. Не тронь его, говорят здесь на улице: это иностранец — что значит: «это бедный человек или младенец».
В чем, в чем, а в этом англичане не очень изменились с XVIII века.
В глазах англичанина иностранец остается иностранцем везде и повсюду. Вскоре после войны я слышал своими ушами в одном из парижских театров, как мой сосед — типичный англичанин — говорил, оглядываясь вокруг, своей даме:
— Одни иностранцы!
Ему и невдомек было, что единственными иностранцами, которые сидели в зале, были он и его спутница, да еще я, их случайный сосед.
Все это имеет, по-моему, свое объяснение. Во времена своего былого величия Британия с легкостью покоряла чужие земли за морями и океанами, ее товары без труда прокладывали себе дорогу на рынки всего мира. Из поколения в поколение англичан учили тогда, что они — соль земли. Что касается других народов, то с ними можно не считаться и не церемониться, особенно если у них другой цвет кожи. Вспомним, с какой хладнокровной жестокостью англичане уничтожали индейцев в Северной Америке, травили мышьяком коренных жителей Австралии, охотились, словно за дикими зверями, за черными людьми в Африке, продавая их в рабство десятками тысяч (ряд английских портовых городов, например Ливерпуль, обязан своим подъемом работорговле).
Победа Англии над каким-нибудь безоружным племенем превозносилась до небес. Если же англичан поколачивали, то авторитетно разъяснялось, что их поколотили «не по правилам», «не по-джентльменски» — словом, нечестно. Бернард Шоу заметил по этому поводу устами одного из персонажей своей «Святой Жанны»: «Ни один англичанин никогда не бывает побит в честном бою!»
Пусть поймут меня правильно: я вовсе не хочу чернить англичан. Многие черты английского национального характера заслужили всеобщее признание: трудолюбие, чувство собственного достоинства, самообладание, мужество. Они прививаются в этой стране с детства.
Как-то раз я был в одной английской семье на «чашке чая»; только мы уселись за стол, в комнату с плачем вбежала семилетняя дочка: она что-то мастерила в саду и сильно поранила руку. Рука была залита кровью, кровь капала на ковер. Никто из взрослых не стал охать и суетиться. («Ну, ну, старушка, не шуми так из-за пустяков», — спокойным голосом произнесла мать. Девочка сразу затихла; мать отвела ее в ванную комнату, промыла и забинтовала раненую руку. Лишь вернувшись к столу, она сказала вполголоса: «Как я испугалась…»
Если с англичанином стряслась беда, он не станет хныкать и жаловаться; по внешнему виду, по манере держаться вы ни за что не догадаетесь, что на душе у него скребут кошки.
В быту англичане отнюдь не хвастливы; напротив, они даже прививают себе некое свойство, именуемое в просторечии словечком «андерстейтмент»; очень приблизительно его можно перевести как умаление собственных заслуг. Какой-нибудь выдающийся специалист по истории античной Греции скажет студенту первого курса: «Боюсь, что я не особенно силен в деталях распрей между Афинами и Спартой, но мне кажется, вы ошибаетесь».