Завидев у меня в руках блокнот, мой старичок попросил меня отметить, что он уже добрый десяток лет ухитряется становиться в эту курьезную очередь самым первым: это был скромный «заднескамеечник», и ему не повредила бы небольшая реклама.
— Позвольте, — несколько наивно стал я допытываться, — разве в Лондоне нет более вместительных помещений?
— Разумеется, есть, — ответили мне. — Но неужели вы, молодой человек, не понимаете, что, перебравшись в какой-нибудь концертный зал, парламент потеряет свой ореол?
Ради того, чтобы не потускнело сияние такого ореола, членам парламента и приходилось мириться с неудобствами. Кто знает, не продолжалось ли бы это и по сей день, если бы не гитлеровские бомбы. Восстанавливая здание парламента после разрушений военного времени, строители расширили зал палаты общин. Между прочим, совершенно перестроена галерея для представителей печати, где прежде приходилось сидеть в неимоверной тесноте и в крайне неудобной позе; улучшилась и акустика. В то же время все сделано так, чтобы модернизация поменьше бросалась в глаза.
Старые традиции и обычаи выполняют в английском обществе вполне определенные социальные функции: они призваны внушить людям, что все вокруг остается незыблемым и неизменным. Не потому ли в Англии так неохотно расстаются с некоторыми архаическими порядками и установлениями?
Возьмите уличное движение. Англия — одна из очень немногих стран с левосторонним движением. Почти во всем мире транспорт движется по правой стороне, в Англии — по левой. Попав на Британские острова, в первые дни никак не можешь к этому привыкнуть и ходишь как ошалелый, — того и гляди, попадешь под машину. То же самое испытывает англичанин, очутившись на континенте. Об этом и говорят и пишут, но старый порядок не меняется.
Еще больше разговоров — о мерах веса (унция, фунт), мерах длины (дюйм, фут), а главное — о денежной системе. 12 пенсов составляют 1 шиллинг, 20 шиллингов равны 1 фунту стерлингов. Такая архаичная система затрудняет денежные операции, в частности при пересчете на иностранную валюту. Но это еще не все. С давних пор в Англии некоторые расчеты ведутся не на фунты, а на гинеи (1 гинея равна 21 шиллингу). Гинею принято считать более «благородной» денежной единицей, чем фунт: в старину гинеями расплачивались за цветы и картины, в гинеях устанавливалась цена продаваемого особняка, гинеи преподносили даме сердца. И сегодня еще в витрине ювелирного магазина на Бонд-стрит цена обручального кольца будет указана в гинеях и в гинеях же потребует вознаграждения светский портной — в отличие от фирмы готового платья. Совсем недавно правительственная комиссия выработала проект денежной реформы; он вызвал в стране настоящий фурор, — комиссия высказалась за то, чтобы разбить фунт стерлингов на 100 единиц — центов. Однако эта реформа будет проведена не раньше чем через несколько лет.
Традиции, стародавние представления и предрассудки ложатся тяжелым грузом на плечи англичанина. Герберт Уэллс, который и сам не был свободен от такого груза, писал по этому поводу: «Мы, англичане… живем в удивительной атмосфере пренебрежения к большим проблемам и навязчивого торжества всевозможных мелочей; мы целиком поглощены светскими манерами; приличия и ничтожные правила поведения стали самой сутью нашей жизни».
Тут выступает на сцену пресловутая «миссис Грэнди» — английский эквивалент фамусовской княгини Марьи Алексевны, блюстительница приличий и нравов. Это неумолимая и очень страшная дама. Карикатуристы обычно рисуют ее старой дамой в высоком чепце, длинной шали и платье до пят, какие носили в начале века; тонкие губы поджаты, на длинном носу торчат очки, из-под которых колючие глазки мечут молнии на правого и виноватого. Миссис Грэнди стоит за спиной добропорядочного англичанина, диктуя ему своим скрипучим голосом — что хорошо и что плохо, что можно и что нельзя. Хотя с некоторых пор ее деспотическая власть сильно пошатнулась, она и по сей день отравляет существование многим.
Во время тяжелого экономического кризиса начала тридцатых годов я видел на Трафальгар-сквере, как бреются у фонтана потерявшие домашний очаг безработные. Человек снимал поношенный пиджак, — тут обнаруживалось, что на нем нет рубашки; для тепла голое тело было обмотано газетами. Но из кармана доставалась аккуратно завернутая бритва вместе с осколком зеркала.
— Иначе нечего и мечтать получить работу, — объяснили мне. — Прийти наниматься на работу небритым — неприлично, никто с тобой и разговаривать не станет.