Я никогда не был хорошим христианином, и сам это знал. О том же твердил мне приходской священник, укоряя за мои грехи — гордыню и гнев. Но никакими проповедями, никакими цитатами из Библии он не смог бы заставить меня подставить левую щеку, если ударят по правой.
«Возмездие мое, и аз воздам» — так повелел Бог.
А я взял и отомстил ей сам.
Я не собирался это делать, будь я трижды неладен!
До тех пор, пока не увидел их однажды вдвоем. Они были виноваты во всем сами!
Сейчас лето, все дни стоят солнечные, и цветы в ее маленьком полисаднике расцвели просто на диво. И вот там они и сидели, как два голубка. Вернее, сидела она, а он стоял, преклонив колено перед нею, будто она была принцессой. Жизель обрывала лепестки с крупного красного цветка и шептала: «Любит — не любит», и лицо у нее было при этом такое, словно жизнь ее зависела от того, какое слово выпадет последним.
И когда выпало «не любит», у нее вырвался горестный вскрик. Она даже вскочила и чуть не убежала, но Лойс удержал.
— Ты просто сорвала не тот цветок, Жизель! — убеждал он ласковым, почти мурлыкающим голосом. Но на кота он не очень-то похож. Скорее на гибкого и сильного самца рыси. Но мне не раз случалось заваливать и таких зверей!
— Вот посмотри, какой цветок выбрал я! — продолжал он. — Он нам не солжет. Ну согласись, что он лучше твоего, Жизель!
Я видел из своего укрытия, что его цветок был темно-алого цвета. Как кровь.
И словно капли крови, землю вокруг влюбленных усыпали лепестки, когда он принялся обрывать их…
А потом раздался их общий торжествующий крик:
— Любит!
Еще миг, и она оказалась в его объятиях.
— А ты боялась! — говорил он, целуя ее.
— Я ничего не боюсь с тобой, — ответила она.
Этого я уже не мог вытерпеть и предстал перед ними.
— Что тебе нужно, Иларион? — она побледнела при виде меня, но голос не дрогнул. Ну конечно, она же ничего не боялась, когда он рядом.
Лойс шагнул вперед, оставляя ее у себя за спиной.
— Уходи, лесник, — сказал он спокойно и властно. — Здесь ты уже ничего не добьешься. Девушка сделала свой выбор.
— О котором ей предстоит еще долго жалеть! — выкрикнул я.
И обратился к ней:
- Жизель, подумай! Этот человек — чужак. Знаешь ли ты, откуда он пришел, кто его семья? Он говорит тебе красивые речи и танцует, но как знать, не бросит ли он тебя, как сорванный цветок, когда вдоволь натешится?
— Не говори так, Иларион! — сказала она почти сурово. — Я уже просила и прошу тебя снова: оставь меня. Нам не идти одним путем.
Я тогда не стал отвечать, хотя у меня было что сказать. Мой ответ они услышат на днях, на празднике сбора винограда. Обычно во время такого праздника парни приходят с дарами к родителям молодых селянок, прося своих желанных в жены. Но я не пойду к вдове Берте, матери Жизель. И Лойс не пойдет.
Но зато вся деревня услышит то, что я скажу. Жизель будет опозорена и потеряет Лойса навсегда. И моя месть свершится.
Вот что я тогда решил.
Но, видит Бог, я не хотел ее погубить!
Граф
Желаньем петь я вдохновен
О том, как горем я согбен:
Не к милым доннам в Лимузен —
В изгнанье мне пора уйти!
(Бернар де Вентадорн)
Лунная сегодня ночь. И так тепло! Обычно в конце лета, когда уже собран виноград, ночи становятся всё холоднее. Но это лето было удивительным, щедрым на сюрпризы. Лето, когда на меня пролился свет моей любви. Ещё 3 дня назад не было никого на свете счастливее меня.
А сейчас я, граф, владелец замка и богатых угодий, сижу на моховой кочке в лесу и спрашиваю себя:
- Ну а теперь, Альберт, что ты будешь делать?
Как раз 3 дня назад этот вопрос задал мне герцог. Старый друг моего покойного отца, он не испытывал ненависти ко мне после случившегося. А может, просто с высоты своего опыта считал неправильным расторгать столь блестящую помолвку из-за того, что сам он считал не более чем интрижкой молодого аристократа с сельской девчонкой. Тем более, если она умерла. Жаль, конечно. Но точно так же герцогу было жаль, когда на охоте гибли его борзые. Какой смысл долго горевать, если их так легко заменить?
Но ведь я-то верю, что она жива! Я цепляюсь за эту веру, как утопающий за соломинку. Потому что рассчитывать мне не на кого, кроме как на самого себя и эту самую соломинку - мою веру в чудо.