Валентин вернулся к телефону, проверил вокзал, бюро заказов:
-Девушка, на Щегловск? Прекрасно! Один купейный.
Вдохновленная удачей мысль заиграла вариантами оправданий только что принятого решения. Прикинув, что Лене хватит кусочка правды, Чирков начал собирать дорожный чемодан, легендируя срочный отъезд:
-Надо работать, пока ситуация позволяет. Пороюсь в новых архивах. Хочу к старикам заскочить, давно не был. К друзьям схожу. Сева приглашал, у них сын родился.
Валентин частенько использовал поездки к старикам для сокрытия амурных похождений. Кто докажет, что был не у друзей, а дожидался Ирину возле дома?
-Ладно, я твоим подарочек приготовила, - кивнула жена, подавая коробку с ленточкой, - конфеты, платок и новый бритвенный набор. Твоему папе понравится.
Она всегда что-то передавала его родителям, как было принято в ее семье. Чирков с трудом закрыл чемодан, "подарочек" занял почти половину объема:
-Ну, все. Пойду погуляю с Машкой, почти час в запасе.
Валентин любил прогулки с дочерью, понравилось ему отвечать на вопросы пигалицы, которая постигала мир. Это оказалось приятно - сознавать, что часть твоих генов, воплощенная в крайне любознательное существо, доверчиво идет рядом, крепко держа за палец. Спроси кто Чиркова: -"Как называется чувство, поселившееся в тебе?" - не ответил бы.
Вот сейчас он вновь попробовал оценить - не гордость ли? Нечто особое, ранее неведомое овладевало им, когда подхватывал дочь на руки, прижимал к себе. Новое чувство, не похожее на былую ревность к Лене. Скорее всего, не гордость, хотя Машка слово "папа" произнесла вторым, несказанно уязвив бабушку и деда.
Может - любовь?
-
Глава двадцать девятая
Виктор
Дом Виктора в Подмосковье избавил от унизительной процедуры регистрации, разумной, в принципе, меры защиты столицы от перенаселения. Но когда она становится дополнительной кормушкой для чиновников, а тебя останавливают и просматривают документы, как в комендантский час - начнёшь ненавидеть Москву и ее обитателей.
Тем более, что Безрукову было с чем сравнивать - в Германии у него ни разу не спросили паспорт! Вот, в последнем двухдневном вояже по Саксонии, он достал его только на границе. Вместе с документами из кармана выпала визитная карточка архитектурной конторы. Виктор поднял ее с асфальта. Из нагрудного кармана выскользнул мобильный телефон - едва успел поймать второй рукой, выпустив при этом кейс с ноутбуком.
Пограничник улыбнулся жонглированию, почти не глянул в паспорт. Пожелал счастливого пути по-русски и приветственно поднял руку к фуражке.
-Ауфвидерзеен! - не остался в долгу Безруков.
Немецкий все прочнее залегал в памяти, становясь привычным языком делового общения. Не надо напрягаться, говоря с партнерами и читая тексты договоров.
-"Как мучительно долго, по слову, давался первый, - вспомнил Виктор, глянув на часы, - а школе уже кончились уроки, можно и позвонить."
-Папка, привет! Ты где? - Голос у дочери весёлый. - Снова в Германии? Круто!
Виктору хотелось в Сибирь, обнять дочку, поговорить, поддержать перед матерью. После его скандала с женой Каролинка не только получила постоянное разрешение на "выходы в свет", но и сохранила за собой право жить на две квартиры. Виктор подумал тогда, не предложить ли переезд в Москву, но вспомнил, как дочь отказалась уйти от Миранды, и промолчал.
Жена тоже извлекла пользу из конфликта. Подружки громко завидовали, когда она с шиком ехала на "Тойоте" золотого цвета, вытребованной в качестве компенсации за уступку дочери. Один Безруков остался в проигрыше - вроде семейный, а на деле и нет. Только Каролина примиряла его с жизнью. Последнюю встречу они почти два часа проболтали о всяких пустяках. Было так спокойно, так уютно. Эх, переехала бы, пошла тут учиться, вышла замуж, нарожала внуков, и все стало бы на свои места...
Обычно Виктор слушал её рассказы, не запоминая содержания, а купаясь в потоке доверия. Все чаще у него возникало чувство, что любовь, не растраченная на женщин, должна достаться дочери и внукам. Так захотелось подержать на ладонях нежное тельце новорожденного, с восторгом перед тонкой работой перебирать изящные пальчики с крохотными ноготками, что слезы жалости к себе выступили на глазах.
Навалилось одиночество, перехватило горло, словно вынуло душу. Он сделал несколько вдохов, осторожно, чтобы не всхлипнуть. Вокруг столько людей, все говорят, общаются, спорят, а он, Виктор Безруков, совершенно один, хуже столба в пустыне! Или валун в степи - видно издалека, да каждый норовит краем обогнуть. Никому не нужен...