дядя оторвал от руля большой палец и воздел его вертикально. Значение придал серьёзное.
– Потом были смотрины. Жениху невесту показывали, домой к ним ходили смотреть. А уж после этого, да ещё и через несколько дней только невестины родичи или соглашались, или подальше посылали. Вот времена были! А сейчас я вроде и сват, но пришел со сватьей, Валентиной своей, да и сказали всё, чего им и так уже известно было. Вот теперь смотрин не будем делать, а по рукам ударить, да иконами благословить – без этого никак. И венчаться тоже Бог велел. Правда, уже теперь после ЗАГСа, когда распишутся. Остальное сам увидишь. Будете со всеми пацанами и девками малыми у тёток наших на прислуге. Носить еду, скамейки таскать, посуду мыть, другие дворы под свадьбу украшать. Гулять-то будем не только у жениха и невесты. А у того ещё, кто позовёт. Отказывать не положено. Понял?
– А то! – Сказал я твердо, хотя из этой насыщенной непонятками речи усвоил только одно: побегать да попыхтеть придется крепко.
Подъехали к дому и дядя пошел переодеваться в нарядное.
Вот пока он меняет рабочий прикид на торжественный, я вам, читатели мои, ещё раз напомню, что даже почти в десять своих лет я не мог запомнить всего, что творилось на свадьбе. Помню, что свадьба была и какие-то обрывки всего этого суетного, радостного и длинного события в мозгу моём отпечатались.
Но только самая малость. Наиболее поразительные и необыкновенные моменты. А вот когда я вырос до восемнадцати, то во время праздников разных, да и просто так, между делом, все подряд мои родственники, с бабушки, деда и дяди Васи начиная и кончая самими Серёгой с Натальей мне про свадьбу сами всё в подробностях и деталях часто рассказывали. Событие-то, ох, какое важное. Главный это был тогда праздник в нашем родственном отряде, большом и дружном. Поэтому всё, что я сейчас пишу – это не только отрывочные детские впечатления. Это полная детальная картина торжества рождения новой семьи, нарисованная моей недоразвитой в те годы памятью и забавными, точными и полными рассказами почти всех моих родственников о свадьбе. Так что, выдуманного ничего не будет.
Вышел из ворот какой-то молодой мужик, побритый так гладко, что от скул его отскакивали солнечные зайчики. Он держал в зубах не горящую тонкую сигарету, подбрасывал и ловил тарахтевший спичками новый коробок. На брюках его выделялись до того острые стрелки, что если понадобится, он мог бы их скинуть и косить штанами траву. Белая рубашка из поплина. заправленная в брюки точно не мужской рукой, была притянута к брюкам плетёным кожаным ремнем с гнутой крест-накрест бляхой из золотистого металла. Ноги мужику украшали сверкающие лакированные полуботинки на подошве из микропорки. Я сидел на дедовской скамейке как раз напротив ворот, откуда вышел мужик. От него на все двадцать метров до меня долетал сложный запах «Шипра» и свежего гуталина. В общем, был он похож на какого-то артиста. Меня просто подмывало побежать к нему и попросить автограф. До того смахивала его прическа на стрижку артиста Баталова из фильма «Летят журавли», который я весной в клубе смотрел. Это предстал пока только передо мной и свежим воздухом не артист, каких много, а мой единственный дорогой дядя Вася, обновленный городской униформой и Валиными ласковыми руками.
Тьфу! – громко оповестил он окрестность о своем состоянии, отряхнул брюки, покрутил белый воротник, осмотрел сверху свое отражение в полуботинках, потом для убедительного показа своего отношения к штанам со стрелками и пугающей белизне рубашки сказал ещё раз: – Тьфу, мля, мать твою!
И исчез за воротами, которые через пару минут сами открылись его хитрым приспособлением с моторчиком, а ещё через минуты из-за сарая выполз дядин «Москвич-401», который он без очереди купил по разнарядке в городе как победитель соцсоревнования на уборочной 1956 года. Больше их и не выпускали, как он рассказывал сам. Один из последних экземпляров ухватил. Это была чудесная машина – красавица серого цвета. Она имела явный заграничный вид, который ей придавал длинный капот, дугой опускающийся к багажнику кузов, изящно гнутые крылья, плавно переходящие в подножку, и еще разные нержавеющие блестяшки на капоте и по бокам вдоль кузова. Из сверкающей нержавейки были сделаны оба бампера. На таких машинах, думал я тогда, должны были ездить кроме дяди Васи разные короли, цари, шейхи и всё наше правительство. Дядя Вася, правда, хвастался, что его «Москвич» – это фактически немецкий «Опель», который мы, победители в войне, забрали у немцев как заслуженную награду. Но ему не верил никто. Все говорили, что наша Родина после войны сама может сделать всё, что хочешь. Так выросли её могучие силы после победы. Дядя аккуратно перевалил машину через низкий утрамбованный холмик вдоль ворот, исполнявший роль плотины при дождях и весенних таяниях снега и позвал меня.