— А то как же, — согласился Шаталов, — труд превратил обезьяну в человека!
Устьянцев улыбнулся наивной непосредственности шофера:
— А ты, Геннадий, оказывается, Энгельса читал!
— Политшколу высшей ступени посещаю, — открыл в улыбке ровные красивые зубы Шаталов.
— И еще людей в Сибирь тянет, — продолжал свою мысль Бутома, — простор, свобода, тайга, то, что нет здесь городской тесноты и суеты… А человеку иногда надо одному побыть в тишине, подумать, помечтать…
— Я последние годы даже в отпуск в Крым не езжу, — сказал Шаталов. — По первой пороше ружье за спину, свистну лайку — и в тайгу на белку да на соболя… Месяц бродишь, спишь в охотничьей заимке, дышишь сосновым воздухом — такого нигде нет! За отпуск молодеешь на десять лет!
— А я люблю с удочками на берегу посидеть, — мечтательно проговорил Бутома. — Это какое же необыкновенное удовольствие хариуса подсечь или тайменя… Или бродить по осенней тайге, грибы и ягоды собирать…
Устьянцев поднялся и стал прощаться.
— В общем, други мои, мы решили правильно: лучше нашего края на свете нет!
Из темноты на Федора налетел ветер, толкнул в грудь, забил рот упругим комом. Федор наклонился и, преодолевая напор тугого воздуха, зашагал по снегу, исполосованному глубокими колеями: решил пойти на плотину, проверить, как идет работа в смене Кипарисова.
Над котлованом тяжело нависли озаренные снизу отсветами прожекторов волнистые багровые облака. В густом тумане движутся мутные пятна автомобильных фар, оттуда доносится слитный гул невидимых самосвалов и бульдозеров: работа на плотине идет круглосуточно, без перерывов и выходных. По металлическому мосту, переброшенному через водосбросной канал, Федор побежал — ревущая внизу река закидывала настил брызгами и пеной.
На плотине Федор Кипарисова не нашел. Где он, рабочие не знали. Федор обошел участок экрана, где велись работы, и во многих местах увидел огромные комья смерзшегося грунта.
Он напустился на бригадира:
— Ты почему это допускаешь, Пинегин?
— Нам что везут, то мы и укладываем, — недовольно ответил бригадир. Ему не хотелось переделывать работу: за это не платят.
— Да ведь ты же отлично знаешь, ты расписывался в технологической карте, что мерзлый грунт класть недопустимо! Немедленно гони бульдозер, убери комья, разогрей поверхность!
Очередной самосвал тоже доставил мороженый грунт.
— Свези грунт в отвал и не смей такой принимать! — приказал Федор водителю.
— Какой грузит экскаватор, такой и везем, — заворчал водитель. — Да и где там, впотьмах, разберешь, какой грунт… Нам кубы надо давать, мы за кубы деньги получаем…
Какая безответственность, думал Федор. На плотине нарушается технология, а начальника смены нет! Особенно возмутило его то, что и рабочие и бригадир так спокойно, безразлично относятся к нарушениям. Они или не понимают, или просто не знают, как важно не допустить попадания мерзлого грунта в плотину. Значит, Кипарисов не требует строго соблюдения технологии. Надо собрать его смену и еще раз проинструктировать. А что же разгильдяй Мишка Поленов, прораб карьера, смотрит, отгружая на плотину мороженый грунт? Придется поехать к нему, потребовать, чтобы не подводил нас.
Организовав работу на плотине, Федор пошел в прорабскую. Отряхивая в коридорчике снег с валенок, за дверью своего кабинета услышал голос Кипарисова, нараспев читавшего стихи:
Федор в ярости рванул дверь.
Кипарисов, снявший полушубок и шапку, сидел за столом, напротив Жанны, и помешивал в стакане позванивающей ложечкой крепкий, красно-коричневого цвета чай. В помещении стоял аромат хорошего чая и свежего лимона.
— А вы очень уютно устроились, — со злой усмешкой медленно проговорил Федор, с трудом разжимая сведенные холодом губы.
Кипарисов встревоженно посмотрел на заиндевевшего, обнесенного снегом, достающего головой до потолка низкого вагончика Федора и, приняв его слова за одобрение, предложил ему выпить стаканчик чая.
— К черту чай! — взорвался Федор. — На плотине преступление творится, а вы здесь чаи распиваете!
Кипарисов нахально, с вызовом посмотрел на Федора:
— Разве я не имею права отлучиться в туалет?
Глаза его были с очень светлой, какого-то водянисто-голубого цвета радужной оболочкой и черными, сверлящими точками маленьких зрачков. «Рыбьи глаза. И рыбья водянистая кровь у него», — с неприязнью подумал Федор.