Все вышли из барака. Поленов разыскал заспанного, заросшего черной щетиной дизелиста, и тот начал готовить станцию к пуску.
Инженеры направились к буртам. Федор взял лопату и полез по откосу, там и здесь втыкая лопату в грунт. В том месте, где недавно экскаваторы брали грунт и искусственный пенолед был убран, суглинок уже успел схватить мороз, он закаменел.
— Почему ты не обогреваешь забой? — возмутился Федор.
— Приказывал электрикам. Значит, не сделали, — оправдывался Поленов. — Вообще столько канители с этой зимней укладкой: обрабатывай грунт солью, укутывай пенольдом, оттаивай электричеством, вози в обогреваемых кузовах, укрывай одеялами — не уследишь за всем, хоть разорвись!
— Один, конечно, не уследишь! Надо, чтобы каждый рабочий понимал, для чего это делается, и строго соблюдал режим! Давай соберем твоих рабочих и еще раз растолкуем технологию, — предложил Федор.
— Ладно, соберем! — согласился Поленов и, услышав, что станция заработала, сердито сказал: — А сейчас давайте-ка подальше от электродов — буду ток включать! А то как попадешь под напряжение тысячу вольт — на электрическом стуле окажешься! И ничего уже тебе не надо будет: ни грунта, ни плотины.
— «Ни тебе аванса, ни пивной», как говорил Маяковский, — подхватил Федор его слова. — «Пустота… Летите, в звезды врезываясь…»
Поленов подошел к металлическому ящику и резко повернул рукоятку. Станция сразу сбавила обороты и загудела тяжело, натужно. Затрещали, запрыгали голубые искорки на электродах, вокруг них потемнел тающий снег, вверх стали подниматься струйки пара.
Собрав машинистов экскаваторов, электриков, дизелистов, обсудили претензии строителей к карьеру, выяснили, что мешает работе.
Афанасий тем временем нажарил мяса с картошкой. Ужинали в комнате Поленова. Собственно, для приехавших это был и ужин и обед. И за ужином Федор и Тимофей продолжали вдалбливать рассеянному, беспечному Поленову свои требования.
— Знаешь ли ты, Михаил, в чем суть человеческой деятельности на земле? В природе царствует страшный закон энтропии: все естественные процессы ведут к беспорядку, к однообразию, к рассеянию энергии, а человек борется с хаосом, концентрирует энергию в двигателях, электростанциях, создает упорядоченность в мире вещей, — растолковывал ему Федор.
— А ты на своем карьере не можешь навести порядок! — популярно объяснил слова Федора Тимофей.
Без стука в комнату вошла Наташа. Она жила в этом же бараке и прибежала раздетая, накинув цветастый платок, который успели испятнать звездочки снега. Это была уже не девочка, а женщина в расцвете жизни. Ее полное, крепкое, в вишневом платье тело было налито бившей через край воспламеняющей чувственной силой, которая волновала и пьянила Федора, стоило ему увидеть Наташу. После пробежки по морозу Наташа раскраснелась, глубоко дышала, на лице играла задорная улыбка. Подошла к Федору, обвила шею руками, дурашливо взлохматила его волосы:
— Приехал, миленький, все совещаешься, а ко мне, видно, и не собираешься зайти?
— Здравствуй, Наташенька! — Федор усадил ее за стол подле себя. — Поужинай с нами… Только что закончили дела…
Наташа нетерпеливо откинула платок с начесанных огромным шаром темных волос, подняла маленький граненый стаканчик:
— Плесни-ка мне чуток, Федечка! Ну их к лешему, ваши дела! Все отговорки, миленький. Захотел, так нашел бы время. А ты все стороной меня объезжаешь… Знаю…
Говорила Наташа резко, уверенно, ее полные накрашенные губы насмешливо кривились. Нелегкая жизнь матери-одиночки превратила робкую, молчаливую девушку в энергичную, смелую женщину, умеющую постоять за себя.
— Да нет, Наташа, Федор правду говорит, — стал защищать друга Тимофей. — На плотине у нас запарка, нам спать некогда!
— Молодые, здоровые мужики — и спать захотели! — глубоким грудным смехом закатилась Наташа. — Отоспитесь, когда будете, как дедушка Афанасий Дорофеевич!
Афанасий довольно заулыбался, польщенный тем, что Наташа заговорила с ним, достал из мешка соболя.
— Твой соболь будет, Наташа. Федор застрелил, дарит тебе. Выделаю шкурку, привезу.
Федору пришлось примириться с хитростью старого охотника.
После ужина Федор пошел к Наташе. У нее была крошечная комнатка с одним маленьким, похожим скорее на форточку окном. Федор подложил дров в чугунную печку, закурил и прилег на тахту, застеленную оленьей шкурой — подарком Афанасия. Наташа села к нему и молча стала перебирать его волосы. С нее сошла напускная веселость и резкость — это был лишь способ защитить от окружающих сокровенное, дорогое и мучительное чувство, что таила в себе, и лицо ее, освещенное дрожащими отсветами из топки, было серьезным и печальным, а за спиной на стене и на потолке над ней нависла огромная, молчаливая тень.