Откуда появился термин "беллетристика"? От французского "белль летр", что означает в переводе "красивое слово". В чем же, спрашивается, его "красота"? Можно ли считать красивыми словами только "прекрасный", "достойный", "передовой", "умнейший", "розовый", а вот такие, как "черный", "глупый", "отсталый", "уродливый", - некрасивыми, изъятыми из употребления в беллетристике? Нет, конечно! Красота слова - в его точности, звучности, ясности, какие бы светлые или темные стороны жизни за ним ни стояли.
Итак, умение одеваться в "яркие пиджаки" - вот что, полагаю, нам нужно, чтобы стать мастерами журналистики.
5. И еще: умение избегать штампа. Что греха таить, мы слишком часто оказываемся в плену у штампа, "газетизма" - за примером, как говорится, ходить недалеко: сама эта фраза содержит два штампа, сидящих на кончике языка и с поразительной готовностью срывающихся так легко и непринужденно, что нужно усилие для того, чтобы избежать их, а не для того, чтобы ими воспользоваться. Замечу попутно, что говорить и писать о штампах уж очень рискованно: необходимо тщательно следить за собственным языком, к которому у читателя немедленно возникнет повышенный интерес. И - не дай бог!..
Вот наиболее часто встречающиеся "газетизмы": "А воз и ныне там"; "Петр кивает на Ивана...", "доколе с этим будут мириться?"; "ответ не заставил себя ждать"; уже упомянутые мною "что греха таить" и "за примерами далеко ходить не приходится"; "труженики полей", "работники прилавка", "разведчики недр", "люди в белых халатах", "флагман индустрии", "черное золото", "белое золото" и т. д. - несть им числа, и даже "несть им числа" - тоже газетный штамп.
А есть еще такие штампы: если взгляды - то внимательные, которые непременно бросают; если речи - то пламенные; поцелуи - звонкие; походки мужественные; звуки - манящие; то, что в сознании, - проносится; страстью обуреваем; если на стуле - то примостился; и так можно до бесконечности. А. Чехов однажды перечислил то, что чаще всего встречается в романах и повестях: "Граф, графиня со следами когда-то бывшей красоты, сосед-барон, литератор-либерал, обедневший дворянин, музыкант-иностранец, тупоумные лакеи, няни, гувернантки... Бесчисленное множество междометий и попыток употребить кстати техническое словцо" [15]. У каждого времени, по-видимому, свои отштампованные герои и ситуации, и вот уж на смену графу пришел дед-колхозник с милыми чудачествами, шеф-консерватор, противостоящий молодому ученому-прогрессисту, рассеянный академик, говорящий "э-э-э, батенька", интеллигент-очкарик с развитой мускулатурой, адвокат-циник, рабочий продолжатель династии, у которого на лице играют желваки, и т. д.
Впрочем, кое-что осталось и от прошлого: как были сто лет назад "бирюзовые и бриллиантовые глаза, золотые и серебряные волосы, коралловые губы, золотое солнце, серебряная луна, яхонтовое море, бирюзовое небо и т. д." [16], перечисленные Л.Н. Толстым в числе литературных штампов, так и сегодня существуют, украшая собой наисовременнейшие произведения.
В чем же дело? Каков механизм рождения штампа? А. Серафимович сказал, что все это заезжено, "избито это и тысячу раз повторялось" [17]. Но, прошу меня простить, как же не повторяться? Если море - синее, его ведь не назовешь оранжевым, и если луна серебряная, она была такой тысячу лет назад и будет столько же, если не больше! Между тем получается, что все написавшие "море синее" - штамповщики? Сомневаюсь. Потому что повторяемость - всего лишь внешний признак штампа. А должен быть какой-то внутренний! Штамп не эстафетная палочка, передаваемая от одного журналиста другому. И не обручальное кольцо, которое бережно хранится в литературной семье, как дорогая реликвия. Другое дело, если бы штампы рождались сознательно, если бы имелся каталог наиболее употребляемых литературными бабушками и дедушками понятий, эпитетов, образов и сравнений, а внуки терпеливо переписывали бы их в свои нетленные творения! - и то я сказал бы, что истинные ценности хранить не грешно, а эстафетную палочку передавать в иных случаях даже полезно.
Беда, мне кажется, в другом.
Штамп - это прежде всего стереотип мышления, свойство, присущее людям малоспособным, малокультурным, малознающим и малограмотным, спасительное средство, по крайней мере, для тех, кто не желает или не умеет думать, кто берет готовое. "Домашняя птица? - Курица! Фрукт? - Яблоко! Великий поэт? Пушкин! Море? - Синее! Луна? - Серебряная!" Все правильно, но все готово. Замечено с первого взгляда, вычитано, отпечатано в голове с чужой матрицы. А потому сказано или нанесено на бумагу без размышлений, с оставлением серого вещества "при своих". То, что луна не только серебряная, но и молодая, увидят не все, а то, что ее "без спутника и выпускать рискованно", увидел один В. Маяков-ский. (Знакомый врач, человек талантливый, поглядев на ущербную луну, сказал: "Какая-то артрозная!") И Днепр, конечно, чуден при тихой погоде. Допускаю, кто-то отметит это обстоятельство, но вот то, что "не зашелохнет, не прошумит", оказалось по силам только Н. Гоголю. Стало быть, повторяемость, я думаю, не главный критерий штампа, это всего лишь следствие, причиной которого является стереотип мышления, точнее сказать, бездумность и бесчувственность.
Кроме того, штамп - это неспособность к фантазии. М. Горький писал: "Воображение (кроме наблюдения, изучения, сравнения) - один из наиболее существенных приемов литературной техники, создающей образ. Работа литератора, вероятно, труднее работы узкого специалиста, например зоолога. Работник науки, изучая барана, не имеет необходимости воображать себя самого бараном, но литератор, будучи щедрым, обязан вообразить себя скупым, будучи бескорыстным корыстолюбивым стяжателем..." [18] М. Горький, безусловно, прав: то, что мы создаем без перевоплощения, оказывается далеким от действительности, формально-умозрительным, лишенным внутреннего динамизма, нарочито вычурным и не "живым".
Есть такой термин у литераторов: "высасывать из пальца", "писать из чернильницы". По очень точному определению К.С. Станиславского, штамп попытка сказать о том, чего не чувствуешь. Можно добавить: или не знаешь, не видел, не придумал. А. Грин не видел того, о чем писал, однако умел жизненно это вообразить. И Л. Фейхтвангер не жил во времена Иосифа Флавия, но и он "натурально" воссоздал со-бытия той поры. Обращаясь к актерам, Станислав-ский часто восклицал: "Не верю!", поскольку актер штамповал образ. А когда Горькому попал на глаза рассказ молодого автора, в котором была фраза: "Звук рвущегося кровяного комка мяса", он спросил: "Вы слышали такой звук?" У того же автора "сочный тенор вибрировал, как парус", и Горький категорически заметил: "Не натурально". "Омнибусы орут, - написал молодой П. Сажин, - как заблудившиеся мастодонты", что, с моей точки зрения, звучит кра-сиво, оригинально и, по крайней мере, свидетельствует о воображении автора. Только, увы, о воображении формальном, не основанном хотя бы на каких-то приблизительных данных, и поэтому, вероятно, Горький спросил автора: "Где вы слышали, как орут мастодонты?" Отсюда, от этой вычурности, я думаю, расстояние до штампа еще меньше, чем полшага. Пушкин писал: "Должно бы сказать: рано поутру - а они пишут: "Едва первые лучи восходящего солнца озарили восточные края лазурного неба - ах, как все это ново и свежо, разве оно лучше потому только, что длиннее" [19].